Берег варваров - Норман Мейлер

— Монина, — сказал Холлингсворт, — зачем же ты понесла этих жуков маме? — Этот не то вопрос, не то упрек Холлингсворт сопроводил ледяной улыбкой.

Реакция Монины на его слова меня, мягко говоря, удивила. По всей вероятности, упрек Холлингсворта пробудил в девочке чувство вины. Впрочем, возможно, что она и раньше чувствовала себя виноватой, но попросту рассчитывала забыть о своем проступке. В любом случае мысль о том, что упрекать ее взялся не кто-то другой, а именно этот человек, была для нее неприемлема. По какой-то причине Монина посчитала такое положение дел в высшей степени несправедливым. Стремительно — гораздо быстрее, чем я мог от нее ожидать, — она слезла с колен Ленни и ракетой пронеслась мимо меня в сторону Холлингсворта. Боеголовкой этой ракеты были зубы и челюсти малышки. Она издала воинственный крик — ни дать ни взять короткое, но эффективное заклинание, превращающее ангелоподобную девочку в кровожадного призрака баньши, — и впилась зубами в руку Холлингсворта.

Нападение застало Холлингсворта врасплох. Его глаза округлились от ужаса и боли, а из груди непроизвольно вырвался не то стон, не то вой. Бог его знает, какие ночные кошмары увидел он наяву в этот миг. Он откинулся на спинку стула, запрокинул голову и на мгновение замер в полной неподвижности, словно окаменев.

— Я же ничего не сделал! — проорал он через секунду.

Завизжав, Монина разжала зубы и, рыдая в голос, выскочила за дверь.

Холлингсворт согнулся пополам от боли. Вытянув руку перед собой, он с ужасом на лице продемонстрировал нам смертельную, судя по его стонам, рану. Впрочем, на его запястье действительно остались два красных полукружия — следы от укуса Монины, — на которых кое-где даже выступили капельки крови. Полагаю, что будь клыки-кинжалы детских зубов чуть длиннее, Холлингсворту пришлось бы действительно худо. Он тем временем заерзал на стуле и зачем-то стал ощупывать голову здоровой, не пострадавшей от укуса рукой. Убедившись в том, что выбритых участков ни на макушке. ни на затылке нет и что к его черепу не прикреплены никакие электроды, он снова начал стонать, материться и даже целовать укушенную руку, ласково и бережно поддерживая ее здоровой ладонью. Он явно упивался своими страданиями, и его просто распирало от нежности и жалости по отношению к своей персоне.

Мы с Ленни сидели, молча переваривая увиденное. Холлингсворт тем временем чуть успокоился, опустил руки, и я заметил, что его действительно бьет крупная дрожь, которую он был не в силах унять. Кроме того, лицо Холлингсворта побледнело, а его лоб был сплошь покрыт мелкими капельками пота. Явно с трудом разжимая губы, он вдруг медленно и отчетливо произнес:

— Ну ничего, попадется мне еще эта девчонка — я ей голову, на хрен, оторву.

Ленни встала и вроде бы шагнула в сторону Холлингсворта, но затем остановилась.

— Что, больно?

По всей видимости, понимая бессмысленность этого вопроса, она непроизвольно улыбнулась и поспешно прикрыла рот желтыми прокуренными пальцами.

Холлингсворт вынул из кармана носовой платок.

— Пойду схожу к врачу. Кто его знает, рана может оказаться достаточно серьезной. — Его голос звучал уже привычно ровно и бесстрастно. Холлингсворт действительно умел брать себя в руки и скрывать свои чувства. — Приношу свои извинения за грубые слова, вырвавшиеся у меня в момент нападения.

Ленни продолжала молча смотреть на него, еще плотнее зажимая рот пальцами. Не дождавшись ответа или же сочувствия, Холлингсворт продолжил:

— В конце концов, все произошло так неожиданно. Некоторых детей, — заметил он, обматывая запястье платком, — очень плохо воспитывают. То, чему мы с вами были свидетелями, стало возможным именно в результате отсутствия у ребенка хороших манер.

Он встал, и по его движениям — по тому, как он схватился за край стола в поисках опоры, я вдруг понял, что на самом деле он по-прежнему дрожит — не то от страха, не то от боли.

— Ну ладно, пойду я. К врачу нужно заглянуть обязательно. Никогда не знаешь, чем все обернется. Я вот, например, слышал, что детский укус может быть ядовитым.

Ленни больше была не в силах сдерживаться. Встав посреди комнаты и уперев руки в бока, она от души, в полный голос расхохоталась.

— Господи, ну какой же ты дурак… Я даже представить себе не могла. Нет, ты просто идиот.

Холлингсворту явно стоило немалых усилий не ответить оскорблением на оскорбление. Чтобы успокоиться, он покопался в карманах, вытащил сигареты, даже сумел чиркнуть зажигалкой и закурить.

— У некоторых людей очень странное чувство юмора, — заметил он.

При этих словах не выдержал и я. Присоединившись к Ленни, я смеялся вместе с нею над Холлингсвортом, наверное, в течение минуты без перерыва. Все это время он стоял неподвижно, менялось лишь выражение его лица. Если поначалу физиономия Холлингсворта напоминала карикатуру на оскорбленное достоинство, то к концу нашей с Ленни «минуты смеха» на его лице вновь четко нарисовались снисходительное терпение и решимость переждать нашу глупую выходку

— Ну что, повеселилась? — спросил он Ленни ледяным голосом. Ощущение было такое, что эти слова были ключом к какой-то потайной кнопке в ее сознании. Ленни мгновенно перестала смеяться, ее всю передернуло, и я вдруг осознал, что она находится на грани истерики.

— Извини, — прошептала она.

— Ну, теперь я, наверное, пойду, — сказал Холлингсворт.

Он шагнул к двери, но, положив ладонь на дверную ручку, обернулся, посопел над своей повязкой и соизволил разразиться целой речью:

— Я имею обыкновение проявлять живейший интерес ко всем моим друзьям. Так вот, после того как я попрощался с девушкой по имени Эллис, с той самой, с которой я провел несколько весьма приятных часов — если вы понимаете, на что я намекаю, — несмотря на то что она оказалась девушкой более чем незатейливой: очень, очень плохо образованной, эдаким диким созданием, живущим не по законам разума, а по воле обуревающих его страстей, в общем, о таких людях порой можно прочитать в газетах… — Поняв, что в достаточной мере запутал нас и притупил нашу бдительность, Холлингсворт сделал паузу, любезно улыбнулся и продолжил: —Так вот, не в этом, собственно, дело. Просто, возвращаясь домой после той встречи, я, как-то уж гак получилось, прошел мимо этой комнаты, и знаете, что я услышал? Позволю себе заметить, что до моего слуха из-за этой двери донеслись весьма характерные звуки — те самые звуки, которые здесь, в Нью-Йорке, в четыре часа утра можно услышать из-за очень многих дверей — если, конечно, разуть уши.

— Нет! — воскликнула Ленни. — Ты что-то не так понял. Это невозможно!

— Что ж, мне остается только надеяться, что именно так все и было, — со смирением в голосе произнес он. — Но в любом случае, я полагаю, что между вами, мисс Мэдисон, и мистером Ловеттом установились весьма близкие отношения… я бы сказал, довольно интимного свойства.

— А не будет ли вам угодно, любезнейший, пойти на хрен отсюда? — обратился я к Холлингсворту, с ужасом понимая, что этот выплеск эмоций окончательно лишил меня сил и что я не смогу подкрепить свои пожелания никакими физическими действиями.