Внутри - Евгений Гатальский

цвет, деньги, беременные моими детьми рабыни, деньги, первая дорожка "черного" кокаина, деньги, смерть моей жены и ее любовника и деньги-деньги-деньги. Эх, то, что еще три года казалось счастьем, сейчас не стоит ничего. Когда у тебя чего-то много, тебе это не нужно.

Я настолько проникаюсь прошлым Торментуса, что мне вовсе не хочется его убивать. Лишь воспоминание о бедной Таи и насилующем ее Ашесе убеждает меня в том, что без Торментуса ничего бы этого не было. Я кидаю все его сигары в камин, плюю в картины с гоночными машинами на стене, надеваю очки – зрение у Торментуса ужасное – и иду к гаражу, где стоит лучшая, по мнению Торментуса, машина в мире.

Сажусь в McLaren, включаю GPS. Ввожу на сенсоре координаты, включаю музыку, выключаю ее – даже в теле Торментуса я не в состоянии терпеть его музыкальные предпочтения. Уверенно завожу мотор, выезжаю на дорогу.

Самое интересное, что может быть в управлении чужими телами – это использование чужих навыков для собственных нужд. Например, если бы я, находясь в теле Олега Ривника, проник бы в McLaren, я бы не сразу разобрался с управлением. Но в теле Торментуса остается память, поэтому забавно наблюдать, как подчиняющиеся тебе руки с легкостью делают то, чего ты сам никогда не делал. Поэтому когда я задумываюсь о чем-то своем, я чувствую себя пассажиром, хотя фактически именно я управляю автомобилем. Такое странное ощущение возникало у меня еще в теле Клэр, теперь оно возникает сейчас, и я очень этому рад.

Я думаю о Сэнди, об Ине, пока подчиняющееся тело несется навстречу собственному уничтожению. О Сэнди я думаю чаще, конечно, а вот Ин занимает весь участок моего, если так можно выразиться, мозга, который отвечает за нежелательные мысли. Глазами Торментуса периодически сверяюсь с навигатором. Машины размываются по бокам, я веду уверенно, чувствую в рефлексах Торментуса огромный профессионализм. Он мог бы стать вторым Шумахером, но стал очередным ублюдком. Точка становится все ближе и ближе. Вот она – уже вижу ее чужими глазами. Обрыв прямо над панорамой Сан-Франциско.

Я опускаю руль. Встречные машины съезжают на обочину, водители смотрят на меня, как на самоубийцу, и, хм, правильно делают. На спидометре – 321 км/ч.

McLaren слетает с обрыва. Во моем теле горит эйфория, как при прыжке с парашютом, хотя с парашютом ни я, ни Торментус никогда не прыгали. Небоскребы как на ладони, где-то далеко, и в долю секунды они оказываются далеко внизу, затем они пропадают и ничего, кроме каменного утеса за окном, я не вижу. Камни становятся ближе. Совсем близко. Пора.

Я покидаю тело Торментуса и оказываюсь в огне взрывающейся машины.

Огонь, который никогда не причинит мне боль.

Языки пламени лижут мое полупрозрачное тело. Меня никто не может видеть, и сейчас меня это огорчает. Я купаюсь в пламени, танцую в пламени, верю, что Торментус – лишь первый из бесчисленного множества жертв. В мире столько много плохих людей, более того, каждую минуту рождается потенциальный убийца, поэтому мне не хватит вечности, чтобы избавить человечество от грязи.

Но перед этой ответственной миссией мне нужно выяснить, у кого же все-таки находятся десять миллионов. Да, моя Сэнди живет творчеством, вернее, вновь заживет, когда избавится от своего горя, и избавится от него очень скоро, нужные мысли для этого я оставил у нее в голове, и моя Сэнди не просто будет жить творчеством, а будет жить творчеством в роскошном доме с огромной студией, где будут выставлены в ряд с десяток мольбертов, на каждом будет картина, одна лучше другой, и каждая будет символизировать презрение к всем видам горести этого мира. Да, я буду спасать мир, но для начала я позабочусь о Сэнди – ее благополучие важнее благополучия целой вселенной. Я ее ангел-хранитель, я обязан ее оберегать… И Таю оберегать я тоже обязан, спасение ее от рабства вселило в меня ответственность и за нее – я не хотел этой ответственности, но, честно, она не причиняет мне боль, пусть будет.

Я думаю о Сэнди и переношусь в свой дом на Пасифик Хайтс. Как я рад, что моя девочка вновь под покровом наших уютных воспоминаний! Сейчас два часа дня, и Сэнди, как любая уважающая себя творческая сова, крепко спит. Я в ее голове вижу сон без снов. Мысленно целую ее изнутри. Моя Сэнди делает легкое движение головой, и я счастлив, не имея, правда, существенных оснований привязать это полное благодарности уюту движение к своему присутствию в ее теле.

Из ее головы я переношусь в голову Таи. И… получаю ответ на мучающий меня вопрос. Деньги из моей могилы забрала она. Тая думает, что увидела сон, показывающий кучу денег в моей могиле, поверила ему, вырыла могилу и очень удивилась, что сон, которому она поверила, и в самом деле заслуживал доверия. Она чувствует стыд, считает свои действия оскорблением моей памяти и всерьез подумывает отдать все деньги моей Сэнди. Разумеется, я не ругаю Таю, даже не ругаю по-настоящему ответственного за похищение денег Ина, а по поводу могилы – плевать… да, вы можете плевать в мою могилу, в ней лишь мои останки, меня самого там нет.

Я вселяю в голову Таи мысль, что моей Сэнди нужно отдать пять миллионов вместо десяти. Другой половиной Тая может воспользоваться так, как ей заблагорассудится. Это очень правильный вариант – Ин оценит заботу о своей сестре и не будет творит влияющий на жизнь моей Сэнди бред, а самой Сэнди хватит и пяти миллионов для реализации своих безумных и оттого прекрасных творческих идей.

Сэнди довольна, Таи довольна, я доволен, Ин доволен. Все хорошо, что хорошо кончается. И все обязательно кончится хорошо – осталось избавить этот душный мир от Генри Ашеса и других, недостойных жить выродков. А после этого можно следовать примеру Кина и изучать что-нибудь нечеловеческое.

Итак, я думаю о деньгах в голове Таи, думаю достаточно долго, хочу убедиться, что Тая не будет испытывать неудобство из-за того, что оставит пять миллионов себе. Затем вкладываю в ее память сценарий предстоящей с Сэнди встречи, после чего с чувством выполненного долга покидаю ее тело.

Затем возвращаюсь в свой домик. Прохожу сквозь Гейси (пушистый засранец начинает отъедать себе брюшко, и это не может не радовать) и ложусь рядом с Сэнди. Обнимаю ее, закрываю, если так можно выразиться, глаза и воображаю, что чувствую тепло ее мерно вздымающейся груди.

Я не могу уснуть. Живым порой достаточно