Брачный офицер - Энтони Капелла

На десерт хозяин подал им два персика. Со сморщенной кожей и местами даже побитые, зато мякоть, когда Джеймс разрезал ее ножом, оказалась неповрежденной, изумительно спелой и удивительно темной, почти черной. Джеймс уж приготовился положить ломтик себе в рот, но Ливия его остановила:

— Не так! Вот как у нас едят персики.

И опустила кусок персика в свое вино, потом поднесла стакан к его губам. Джеймс принял стакан, глотая одновременно с вином и персик. Изумительный, чувственный каскад ощущений: сладкое вино и сладкий персик перекатывались во рту, пока, наконец, он не надавил зубом персик, высвободив его сахарный сок. И снова Джеймс испытал то же, что и с устрицей, — совершенно неведомое ощущение, и оно отозвалось в нем волнующе сексуально, совершенно необычно и неописуемо.

После обеда они продолжили свой путь вдоль побережья, дорога вилась вдоль чистых зеленых вод залива. Стало жарко, солнце вкупе с летящим воздухом жгло кожу.

— Хочу искупаться, — сказала Ливия. — Вон там, по-моему, лучше спуститься к морю, — махнула она рукой.

Джеймс сошел на указанную ею тропинку, сбегавшую через лимонную рощу к каменистому берегу. Завидев их приближение, коза мотнула головой и легко припустила по камням прочь.

Джеймс выключил двигатель. Море перед ними было лиловое, как лавандовое поле, и такое чистое, что можно было разглядеть каждый камешек, каждую ракушку на дне. Если не считать пения цикад и легкого шуршания воды, нежно лижущей гальку, кругом стояла тишина. «Мэтчлесс» тихонько тикал и поскрипывал, остывая. На мгновение Джеймс испытал острое чувство вины за то, что он тут восторгается этой изумительной красотой, тогда как повсюду на континенте идет война.

— Можно раздеться вон там, — сказала Ливия указывая на скопление больших камней.

Камни находились футах в пятнадцати от воды.

— Идите первой, если хотите, — предложил он. — Я не смотрю.

Но он смотрел. Он не мог удержаться — он услышал шлепанье ее босых пяток, когда она побежала к воде, затем всплеск и визг, и выглянул как раз вовремя, успев разглядеть мелькнувшее полуобнаженное загорелое тело Ливии, которая в одних панталончиках кинулась головой вперед в воду.

Через мгновение она вынырнула, откидывая с глаз мокрые волосы.

— Ну, вы идете? — выкрикнула она.

— Минуту!

Джеймс за камнем, тяжело дыша, выбрался из своей униформы и припустил со всех ног прямо в благодатно леденящую воду.

После они лежали в тени лимонового дерева, глядя на игравшие в ветвях солнечные лучи.

— Отец ест лимоны прямо с дерева, — лениво проговорила Ливия. — Прямо с кожей.

— Разве они не горькие?

— Нет, если нагреются под солнцем. — Она потянулась, сорвала плод, показала: — Это хороший лимон. У нас говорят: чем толще кожа, тем слаще сок. — Решив попробовать, надкусила, кивнула: — Вкусно!

Протянула лимон к его губам. Джеймс удержал ее руку, надкусил лимон. Она оказалась права: лимон был сладкий, как и лимонад.

Она снова откусила сама, сморщилась:

— Косточка!

Выплюнула ее на ладонь. Улыбнулась Джеймсу, и в этот миг все его намерения сдерживаться пошли прахом. Он обхватил руками ее голову и с жадностью прижался губами к ее губам. Рот у нее был сладкий и горький, легкая солоноватость сливалась с резким запахом лимона. Он почувствовал твердые края ее зубов у себя на языке — как твердые семечки внутри плода, но она отстранилась, вскрикнув:

— Джемус!

— Иди ко мне… — выдохнул он.

И снова поцеловал ее. После краткого замешательства, почувствовал, как она развела губы, отвечая на его поцелуй.

И было много новых ощущений — ее язык, то скользкий и податливый, то твердый, заостренным кончиком пробивающийся сквозь его губы; покатая округлость ее неба; нежная упругость ее спины, и мускулы шеи, пульсирующие у него под пальцами.

Но вот она высвободилась, взглянула озадаченно:

— Так ты все-таки не фенхель?

— Кто-кто? — изумленно воскликнул он.

— Ну, фенхель. Сам знаешь, finocchio. Ricchione.[50]

— Да что это в самом деле?! — с нараставшим недоумением спросил он.

— По-моему, все-таки нет, — продолжала она. И рассмеялась. — Зачем только мне вздумалось купаться… Я даже и не предполагала…

Он снова ее поцеловал. На сей раз она ответила более жадно, и от счастья он совершенно ошалел.

Она отстранилась снова, взглянула хитро:

— Выходит, это все уловки, ты притворялся, что ты culattina?[51]

— Ливия… Вовсе я не притворялся, что я culattina, что бы эта culattina ни означала.

— Нет, притворялся, — настаивала она. — Когда устриц ел.

— Я сказал, что не слишком в этом опытен. Откуда это самое… у тебя взялось?

— М-м-да…

До Ливии начало доходить, что, возможно, ее женская интуиция уперлась в перевод с британского английского на итальянский. Но чем больше она об этом задумывалась, тем все слабей и слабей становилось то легкое, но устойчивое чувство неприязни, которое не отпускало ее с момента работы в Палаццо Сатриано, уступая место радостному ощущению, что целоваться с Джеймсом довольно приятно.

Она потянулась, чтоб он еще ее поцеловал, и он тотчас повиновался.

— Целуешься ты совсем не как новичок, — отметила она.

— Схватываю на лету.

Он стал медленно ласкать губами самый кончик ее восхитительного носа, мочки ее ушей, нежные места вокруг глаз, и только после этого вернулся вновь к ее губам.

Вдруг будто что подтолкнуло изнутри, и Джеймс сам прервал очарование этого момента.

— А Эрик?

Она сдвинула брови.

— Что Эрик?

— Ты с ним тоже целовалась?

— Сам едва поцеловал, а уже права предъявляешь?

— Просто хочу знать, на каком я счету.

— Вы мне оба нравитесь, — без затей сказала Ливия. — Я не собиралась с тобой целоваться, но не жалею, что стала. Хотя это ничего не значит.

— Разумеется, не значит, — отозвался он разочарованно.

Попытался снова ее поцеловать, но она увернулась. Он поменял тактику.

— Можно тебя обнять? — спросил он, чувствуя, что она пока не передумала.

— Пожалуйста.

И уютно к нему прижалась. Несколько минут они сидели молча.

— А ты отлично умеешь держать себя в руках, — сказала Ливия наконец. — Это хорошо. Но не думаю, чтоб ты так же отлично понимал женщин.