Мутные воды Меконга - Карин Мюллер

Мамочка, привет!

Цинга? Я думала, ее искоренили еще во времена капитана Кука.

Поезд в Ханой заполнился быстро; на сиденья для двоих пассажиров усаживалось по четверо-пятеро; люди налезали друг на друга, как сардины в банке. Просвистел последний свисток, и в вагон забралась еще дюжина хмонгов. Они сели на корточки в проходах, держась за руки и взахлеб что-то обсуждая.

Все шло хорошо, пока не появился кондуктор, громко требуя показать билеты. Хмонги повернулись к старому дедушке, который осторожно развязал мешочек из звериной шкуры и вынул прозрачные бумажки. Кондуктор выхватил их у него и подозрительно осмотрел, затем швырнул в старого хмонга и потребовал доплатить восемь центов. Я затаила дыхание, глядя, как старик разворачивает жалкую стопку банкнот и медленно отсчитывает четыре истертые бумажки, каждую достоинством в два цента.

Кондуктор ушел, и хмонги облегченно вздохнули. Их радость длилась недолго. Появилась тележка с едой, нагруженная конфетами и фруктами по заоблачным ценам; ее толкал перед собой мальчик-вьетнамец. Используя металлический каркас как таран, он растолкал хмонгов, осыпав их непристойными ругательствами. Я смотрела, как он ведет торговлю, перемещаясь по проходу. С вьетнамцами он был вежлив, перед туристами и вовсе пресмыкался, но с хмонгами обращался высокомерно и грубо. Я начала понимать, почему этнические группы во Вьетнаме предпочитают держаться особняком, отказываясь учить язык, осваивать вьетнамские обычаи и даже пользоваться общественным транспортом. Иностранцы для них были теми же вьетнамцами: когда я уступила место женщине из племени хмонг с двумя маленькими детьми, та отказалась, коротко кивнув в благодарность, и так и осталась сидеть на полу.

Позднее, не в силах уснуть, я вышла в коридор и села у окна. Над Красной рекой поднималась луна цвета слоновой кости. Поезд тихонько раскачивался на рельсах, прослуживших уже шестьдесят лет. Мимо прошел кондуктор, патрулирующий коридоры, и резко приказал закрыть окно. Уходя, он вдруг повернулся и спросил:

– Sprechen Sie Deutsch?

Я ответила «да», и он вернулся с двумя чашками кофе и табуреткой и присел поболтать.

Его звали Фам. Он прожил шесть лет в Восточном Берлине, где учился на сварщика и рабочего по металлу. Его немецкое произношение было мягким, округлым; должно быть, у его грубоголосых хозяев в Германии волосы вставали дыбом, когда он говорил так. На его левой ноге остался уродливый шрам от ранения шрапнелью; из-за него он был обречен хромать, волоча за собой ногу. Фам и его отец провели четыре года на тропе Хошимина, воюя с тремя родными дядями, которые предпочли жить на Юге. Проигравшие эмигрировали в Мюнхен и Лос-Анджелес, победители исчезли по другую сторону железного занавеса. С годами идеологические барьеры постепенно рухнули, зато физические стали непреодолимыми, когда разделенная неприступной Берлинской стеной семья решила объединиться. Мечта Фама навестить родственников так и оставалась мечтой: на зарплату в тридцать долларов в месяц не купишь и авиабилет, не говоря уж о залоге в четыре тысячи, который требовалось внести каждому, кто ехал за границу.

– И ради этого, – он поежился, и улыбка его померкла, – мы воевали.

Когда я вернулась на свое место, из раскрытого окна дул ледяной ветер, а мои одеяла забрали, чтобы накрыть ими спящих детей. К тому времени, как мы въехали по мосту в Ханой, от высокой температуры у меня разболелись суставы, а прочистить забитые пазухи смогла бы лишь глубинная бомба.

В пять утра хозяева гостиниц еще крепко спали, закрыв входные двери ставнями от ночного холода и ранних посетителей. Я села на каменную скамейку на узкой полоске травы, тянувшейся вдоль берега озера Хоанкьем, и стала смотреть, как просыпается город, встречая очередной день ревущими клаксонами и грохотом передвижных тележек с едой. Горизонт посветлел, и соседний участок тротуара заняла молчаливая толпа коренастых тетушек в толстых куртках. Они выстроились ровными рядами и начали с бесстрастным видом выполнять упражнения тай-чи, повторяя их бесконечное число раз. Они вели счет с армейской точностью, но по необъяснимой причине всегда заканчивали цифрой пятьдесят семь. Мне же хотелось вскочить, замахать руками и заставить их доделать еще три повтора до ровного счета, чтобы получилось шестьдесят.