Грустное кино - Терри Саутерн

Молодой человек сонно покачал головой.

– Ничего я им не могу сказать, папик, – пробормотал он. – Я их парень. А потом, я, типа, врубаюсь в этих вьетконговских чуваков – они крепко там держатся, разве нет?

Лис с тревогой оглядел салон, убеждаясь, что никто не подслушивает.

– Пожалуйста, Дэйв, бога ради, больше такого не говори. Разве что в шутку.

Молодой человек устало улыбнулся.

– То же самое ты мне и про траву говорил, – напомнил он агенту, – вспоминаешь?

Лис скорчил кислую рожу.

– Хорошо-хорошо, насчет травы я ошибался. На траве мы сделали колоссальную рекламу, признаю. Но ведь у них там злоебучий флаг Вьетконга, черт побери! Проклятье, мы же с этими пиздоглазыми воюем!

Дэйв пожал плечами.

– Я всегда за обездоленных – знаешь, типа Давида в «Давиде и Голиафе»? То есть я врубаюсь в обездоленных… раньше я и сам таким был – вспоминаешь?

Самолет выполнил резкий левый поворот и остановился.

– Шутишь?! – сказал Лис и потянулся через проход разбудить Дебби – с излишней нежностью, одновременно умудряясь задеть прикрытую кашемиром грудь без лифчика и сонный сосок – при этом без всякой паузы продолжая высказывать Дэйву свою укоризну: – Год назад я не мог заплатить киностудии, чтобы она тебя сняла! А теперь ты на вершине, и именно там я хочу тебя поддерживать!

Они начали вставать, и молодой человек негромко рассмеялся, качая головой.

– Не ты, папик… – Большим пальцем он указал в сторону толпы. – Вот они будут поддерживать меня на вершине.

Лис пожал плечами и кивнул.

– Ладно, задира, это твой красный велосипед.

– Лады, – отозвался молодой человек, улыбаясь и кивая в знак согласия.

Когда они вышли из самолета, он немного постоял, подняв одну руку со «знаком мира» из указательного и среднего пальцев в форме римской пятерки, а затем стал медленно поворачиваться, точно папским благословением, осеняя этим знаком всю толпу.

В стороне от главной группы находилась другая, более эксцентричная – человек двадцать так называемых «крейзи». Они размахивали черным анархистским флагом и двумя плакатами: «ДОЛОЙ ТРУСЫ!» и «ЭДИПУ ОТСОС!». «Крейзи» также были красочно разодеты, а некоторые к тому же носили защитные шлемы, словно готовясь к бунту; девушки там были по пояс голыми. Каждые несколько минут вся группа выкрикивала пару-другую боевых кличей на индейский манер – совсем как женщины в «Битве за Алжир»[38]. Затем они начинали в диком неистовстве подпрыгивать, точно на пружинах, выбрасывая вверх сжатые кулаки в салюте «Черных пантер»[39], после чего неподвижно замирали до очередного выплеска.

– Что с ними такое? – кривя физиономию в мучительном испуге, спросил Лис.

– Занимаются своим делом, приятель, – мягко объяснил Дэйв и кивнул, подчеркивая идеальное понимание.

Лис тоже кивнул, но несколько иначе, и, бросив взгляд на молодого человека, отвернулся. Лицо его выражало усталое презрение. В действительности его подлинную и искреннюю заботу в данный момент (а также во все остальные моменты) составляли вовсе не юные Дэйв и Дебби, а его главная, приоритетная клиентка Анджела Стерлинг, стоимостью миллион с лишним за картину. Энджи «безоговорочно» запретила Лису приезжать в Лихтенштейн, вынуждая его таким образом прибегнуть к этой жалкой, почти недостойной уловке и притвориться, что он здесь затем, чтобы представлять интересы Дэйва и Дебби Робертс – «пары недоношенных сопляков», как он любил говаривать у них за спиной. Не считая случайных попыток время от времени забраться Дебби в трусики, Лис вообще редко когда о них думал, ибо не сомневался в том, что «все это молодое говно» – просто мимолетная прихоть и всего лишь способ по-быстрому зашибить монету, что молодежная мода целиком и полностью сфабрикована Мэдисон-авеню[40].

С Энджи дело обстояло совершенно иначе – и постоянным кошмаром Лиса, разумеется, было опасение, что она в любую минуту улизнет к другому агенту. В этом случае он бы пострадай самым печальным образом – как в плане престижа, так и от утраты чудесной лафы в виде четырехсот тысяч комиссионных в год. Энджи и раньше отвергала его советы, но никогда так откровенно – и никогда она не начинала работать без контракта. А что было еще хуже, так это их нынешнее положение по отношению к киностудии – из-за пренебрежения к контракту, а также из-за несомненной уязвимости перед чудовищным судебным искам, если С. Д. и компания все-таки решат его предъявить. Лис вдруг понял, что с тоской задумывается о том, как бы укрепилось их положение (его и Энджи), если бы она уже со всей этой компанией переспала.

«Безусловно, – подумал он, – там должен быть хотя бы один… единственный… крупный… акционер… который ее еще не ебал». Тут Лис вздохнул, осел на сиденье и затеял скучное табулирование.

Тем временем «мерс» катил к отелю, а Дебби Робертс с неизменным изумлением в ясных глазах, которое составляло ее фирменную марку, обращаясь к брату, воскликнула:

– Черт, Дэйви, а ведь колоссально будто снова увидеться с Энджи!

Дэйв сверхневозмутимо пожал плечами.

– Надеюсь, у нее там все путем, – пробормотал он, – и она занимается своим делом.

– А я просто надеюсь, что она там! – воскликнула Дебби и повернулась к агенту. – Скажи, Лис, ты уверен, что она все еще там?

Лис грустно улыбнулся и покачал головой.

– Похоже, в наши времена, деточка, уже ни в чем нельзя быть уверенным. Но мы очень скоро это выясним, разве не так?

Сказав это, он ощутил настоящий озноб. Заядлый завсегдатай ипподрома с непременной верой в интуицию, Лис был не на шутку встревожен, чувствуя, как его опасения усиливаются с каждым поворотом больших колес «мерса». Впрочем, теперь все уже вышло за пределы простых опасений – это было ужасное предчувствие.