Угасший огонь - Жозе Линс ду Регу

она говорила, просто не замечал, но сейчас ее крики раздражали его, болезненно отдаваясь в голове. Амелия зажгла в столовой лампу, и тотчас же вокруг света закружились комары. В молельне горела лампадка с маслом в серебряной плошке. Сеу Лула зашел туда и увидел удлиненное лицо, распростертые окровавленные руки. Пристально вгляделся в лик Христа. Ему нравилось смотреть на этот лик, видеть страдание, запечатленное на лице спасителя. Чего только не перенес бог на земле: и пытки, и побои, и смерть. Дом казался пустынным, точно в нем все вымерло. Лула знал, что бог пролил свою кровь ради того, чтобы мир любил его. Нет! Он не допустит, чтобы его дочь погубила себя, ушла к какому-то прощелыге. Почему ее полюбил один из этих несчастных? Как могло случиться, что его дочь так унизили? Лучше пусть она умрет, лучше увидеть ее в гробу, чем в объятиях плебея. Он стал на колени и принялся горячо молиться. Здесь, в молельне, перед образами святых — истощенного святого Франсиско и лежащего в гробнице святого Северино — он чувствовал себя ближе к богу. Он молился до позднего вечера, у него даже занемела правая нога. Голос Амелии, звавший к ужину, вернул его в этот мир, и он понял, что молится здесь уже более двух часов. Пошел проливной дождь. Двери каза-гранде были на запоре. Он пошел проверить задвижки и засовы. Все было вполне надежно заперто. Ненем не явилась к столу. Лула хотел, чтобы она пришла, и велел жене позвать ее. Когда он увидел покрасневшие глаза и опущенную голову Ненем, то представил, какую ненависть, должно быть, питает она к нему. Но он был отцом, а отцы должны прощать слабости своим детям. Лула чувствовал себя просветленным. Бог вселил в него спокойствие, дал силы, чтобы побороть волнения души. Он молчал. Амелия казалась чем-то обеспокоенной. Ветер колотил в двери, засовы позвякивали. Все было заперто крепко-накрепко… Теперь сеу Лула был спокоен за дочь, он знал, что никто не посмеет тронуть ее. Его захлестнула нежность, появилось желание приласкать Ненем, провести рукой по ее белокурым волосам, подержать ее локоны, как он это делал, когда она была еще маленькой. Почему она уже не та девчушка, которую он сажал на колени, которую воспитывал как святую? Зачем ей нужен этот тип, зачем ей бежать из родного дома, от отца? Неужели это божья кара? Нет, бог не мог быть столь суровым. Бог ему друг, его союзник. Лула смотрел на Ненем, и ему казалось, что это богородица в голубой мантии, с распущенными волосами, та пресвятая дева, которой никогда не касались руки мужчины. Нет, Ненем не будет принадлежать какому-то голодранцу. Когда Лула встал, чтобы пойти в спальню, он вспомнил, как укладывал дочь в кроватку в такие вот дождливые вечера, когда она было крошкой, кроткой, спокойной, неземной. Нет, нет, он не позволит, чтобы грубые руки мужчины коснулись его Дочери.

В доме звучал печальный голос Оливии-. За окном шумел дождь. Бежали ручьи. Скоро разольется река, и все будут довольны, что наступила зима. Земля впитывала в себя влагу, набирая сил для нового урожая. Сеу Лула вернулся в молельню. Там была Амелия. Горели свечи. О чем просила она в эту минуту бога? Лула остановился в нерешительности — опуститься на колени или вернуться в гостиную? Он ясно услышал «Отче наш» и «Аве Мария», которые Амелия читала тихим, грустным голосом; две негритянки вторили ей. Что-то подсказало ему, что их молитвы против него. Жена, наверное, молит бога, чтобы он помог дочери выйти замуж. Никто в доме не считается с ним. Он слышал кроткий голос Амелии, доносившийся из темной залы, видел большой, черный, походивший на гроб рояль. Как давно он не слышал его звуков! Ему вспомнилась молодая Амелия, такая нежная, такая ласковая. Он видел, как она, сидя за роялем, играла грустные мелодии вальса, вкладывая всю свою душу. Воспоминания молодости смягчали его сердце, омраченное ненавистью. Амелия была тогда полна любви, она была преданна, как раба. Потом появилась Ненем, прекрасная Ненем с голубыми глазами и белокурыми волосами. Ненем, исполнявшая все его желания и игравшая на рояле еще лучше, чем мать. Это была его Ненем. Он любил обнимать ее, убаюкивать на руках. Там, снаружи, шумел дождь. Душная гостиная наполнилась призраками. Ему вспомнилась теща, которая все время хотела понянчить Ненем, когда та была совсем еще крохотным, хрупким созданием. Он отдал девочке все, что мог, не щадя себя, только бы она была такой, какой он сейчас стала. Он слышал, как молится Амелия. Его раздражал голос жены; этот кроткий голос просил господа защитить дочь от отца. Наконец голоса смолкли. В молельне потухли свечи. Жена ушла в спальню успокоенная. Господь будет на ее стороне. Он решил немного полежать на софе в гостиной. Когда-то здесь отдыхал его тесть, здесь же по вечерам, при мягком свете заходящего солнца, он слушал вальсы Амелии, которые она играла на рояле. Теперь все ушло. Все исчезли. И вот он один, совсем один. Он ничего не видит и не слышит, он мертв, как в тяжелые минуты после припадка, который лишает его сил и терзает душу. Каза-гранде наполнилась криками Оливии. Дождь не в силах был заглушить этих жутких воплей. Сеу «Пула лежал на софе. И вдруг он услышал цокот лошадиных копыт около дома. Он внимательно прислушался: сомнений не было, по камням перед крыльцом стучали конские копыта. Сразу же пришла мысль о похищении. Без сомнения, прокурор решил похитить Ненем. От этой мысли помутилось сознание; когда «Пула пришел в себя, в руках у него был старый карабин. Он вошел в комнату дочери; та одетая сидела перед зажженной свечой и читала молитвенник. Вероятно, на его лице была написана такая ярость, что девушка в ужасе вскочила. Он ничего не сказал ей, только позвал Амелию, которая была в своей спальне.

— Амелия! Ты слышишь, Амелия, она отсюда не выйдет!

Перепуганная Амелия не могла произнести ни слова. Сеу Лула с карабином в руке метался по комнате, готовый к решительной схватке.

— Я убью их, Амелия, я так и знал, что они сговорились!

В дверях гостиной он остановился и стал настороженно вслушиваться, точно охотник, подстерегавший зверя. Цокот лошадиных копыт слышался совершенно явственно.

— Негодяй думает, что я сплю! Но эта скотина еще узнает, с кем имеет дело!

Негритянки заволновались. Дона Амелия снова пошла в молельню. Ненем громко плакала. Оливия из своей комнаты звала невольницу, которая нянчила ее в детстве.

— Доротея, дорогая