Двадцать один день неврастеника - Октав Мирбо

Из многочисленных рассказов, которыми он старался рассеять мою скуку, я предлагаю здесь вниманию читателя три с наиболее ясной печатью особого местного колорита.

Первый рассказ.

Выслужив пенсию, таможенный капитан Жан Керконаик решил поселиться в родной Бретани, которую он оставил еще в ранней молодости, но к которой сохранял самую горячую привязанность везде, где ему только приходилось носить свои синие панталоны с красными лампасами. Он выбрал живописное место на берегу реки Гоайен между Одиерном и Понкруа и построил там маленький домик. Его белый маленький домик стоял среди сосен в нескольких шагах от реки, которая во время отлива покрывалась зелеными морскими растениями и напоминала собой луг, а во время прилива превращалась в огромную реку с высокими берегами, поросшими крепкими дубами и черными соснами.

Вступая во владение своим поместьем, капитан говорил про себя:

— Наконец-то я на досуге сумею заняться побережницами.

Может быть, не бесполезно будет напомнить ученым, что „побережница“ народное название маленького моллюска, который наш великий Кювье почему-то назвал „прибрежным палтусом“. Для людей, незнакомых с морской фауной и смеющихся над эмбриологией, я напомню, что побережница маленький брюхоногий, улиткообразный моллюск, который подают в бретонских ресторанах вместо закуски и вытаскивают из его раковины во время еды быстрым вращательным движением булавки. Я не знаю, достаточно ли ясно я выражаюсь.

Поработать над побережницами была давнишняя заветная мысль бравого капитана Керконаика; по словам знавших его людей это была единственная мысль, которая когда-либо появлялась в его голове; недаром его считали прекрасным человеком во всей местности.

Его всегда поражал, как он выражался, чудной вкус моллюска и вместе, с тем его ничтожные размеры, из-за которых его было трудно и утомительно есть. К тому же капитан мечтал сделать из этого местного блюда предмет всеобщего потребления, как, например, устрицы, которые ничего не стоили по сравнению с ним, нет, ни-че-го не сто-и-ли. Ах! — думал он, — если бы побережницу можно было бы довести до размеров салатной улитки. Какой переворот. Он мог бы прославиться и... разбогатеть, очень просто. Да, но как это сделать?

И славный чиновник подолгу бродил во время отлива по мокрым песчаным берегам, где водятся побережницы, изучал их бродячий и оседлый в то же время образ жизни и эластичные ткани их раковин и придумывал способы их откармливания.

— Ведь, вот, откармливают же, — говорил он про себя, — быков, свиней, птиц, устриц и выращивают хризантемы. Их доводят до ненормальных, чудовищных размеров... Зачем же побережнице отставать от прогресса и не приспособиться к культуре?..

Всецело поглощенный своими мыслями он забывал смотреть за берегом, за разгрузкой судов и еженедельными опытами сигнальной пушки. И контрабандисты перестали прятаться, моряки присваивали себе богатую добычу, которую выбрасывало море... Вернулась простота нравов доброго старого времени, наступил золотой век райской свободы.

Однажды ночью, когда он ездил с рыбаками по морю, сети вытащили труп наполовину изъеденного человека. Полости груди и живота были переполнены побережницами. Они кишели, как черви, в складках кожи, висели, жадно присосавшимися гроздями на позеленевших костях, целыми тучами роились в черепе, облепили лицо и влезали через отверстия глаз, ноздрей, ушей. И это не были маленькие, тощие и бледные побережницы, которых собирают по краям утесов среди водорослей. Нет, это были огромные и жирные побережницы, величиной с орех, толстые, с большими животами, торчавшими из перламутровых раковин, которые отливали всеми цветами при лунном сиянии.

Это было настоящим откровением для таможенного чиновника, и он в восторге воскликнул:

— Теперь-то я вижу, что нужно... Нужно мяса!

Он принес к себе домой на следующий день некоторое количество самых жирных моллюсков, взятых с самых питательных мест на трупе, сварил их и съел. Он нашел их очень нежными, вкусными, таявшими во рту. Простым движением губ он легко вытягивал их из раковин; медленный и сложный маневр булавкой становился излишним.

— Мясо, вот что им нужно! — повторял он. — Это ясно...

Капитан Керконаик никому ни слова не говорил про свое открытие, и целую ночь ему снились огромные, чудовищные побережницы, которые появлялись и исчезали в морских волнах, играя и преследуя друг друга, как киты.

Только через несколько лет, когда он окончил службу и выстроил себе дом, он начал свои опыты. Он выбрал в реке углубленное место с каменистым дном, устланным водорослями, и установил там садки, какие устраивают в Голландии для устриц. Это был ряд четырехугольных ванн с невысокими цементированными стенками, снабженными вентилями, при помощи которых вода удерживалась во время отлива или выпускалась, смотря по надобности. Затем он впустил в садки молодых побережниц, тщательно подобрав самых красивых, которым, по его мнению, предстояло „наиболее блестящее будущее“. И каждый день он давал им мяса.

Чтобы кормить своих побережниц, он сделался браконьером. По целым ночам он подстерегал и убивал кроликов, зайцев, куропаток, козуль и бросал их в свои садки. Он убивал кошек, бродячих собак, всех животных, привлекаемых запахом гнили и подходивших на расстояние выстрела. Когда околевала лошадь или корова в этой местности, он их скупал, разрубал на куски и бросал все, мясо, кости, кожу в свои каменные ванны, которые скоро превратились в вонючие клоаки. Каждый день поднималось зловоние, заражало воздух и несло смерть в Понкруа и Одиери. Крестьяне, которые жили в нескольких, километрах от него, начинали вдруг страдать от каких-то неизвестных болезней и умирали в страшных муках. Мухи распространяли заразу среди животных по ландам, берегам и лугам. Лошади спотыкались в испуге от страшного зловония, останавливались или пускались во весь опор. Никто не приходил больше гулять по берегу реки.

Все жаловались... но безуспешно.

А капитан сделался диким, как зверь. Он все время проводил у садков по пояс в гнили, разгребая багром куски падали, которые кишели побережницами. В течение нескольких недель его никто не видел ни в Одиерне, ни в Понкруа, где он обыкновенно по субботам закупал себе провизию. Но никто и не думал беспокоиться о нем. „Он из экономии питается падалью“, — говорили про него.

Однако кто-то решился однажды подойти к садкам. Маленький белый домик был настежь открыт.

— Эй! капитан?

Никакого ответа.

Посетитель спустился вниз по направлению к садкам и все кричал:

— Эй! капитан!

Но никто не отвечал.

И, только подойдя к клоаке, он отшатнулся в ужасе.

На пирамиде позеленевшей и гноящейся падали лежал со скрещенными руками человек, которого нельзя было узнать, потому что все его лицо, глаза, губы, нос были изъедены побережницами.

Это был капитан Жан Керконаик.