Стоиеновая певичка, или Райский ангел - Наоми Суэнага

Прерывисто дыша, я вскочила с постели. В объятой кромешным мраком комнате стояла тропическая жара, — можно свариться заживо. Я жутко вспотела, все признаки обезвоживания организма практически были налицо. Едва держась на ногах, я кое-как доковыляла до окна и распахнула его.

На улице завывал неистовый декабрьский ветер; ворвавшийся в комнату студёный вихрь очистил её от мерзкого наваждения. У меня раскалывалась голова. Превозмогая слабость, я побрела в ванную, отвернула кран и, приникнув к нему губами, принялась жадно пить.

Если бы все живущие на свете люди вдруг захотели стать певцами, это привело бы человечество к неминуемой гибели. Чудаков, которые норовят сесть в глиняную лодку, петь во всю мощь голосовых связок и получать за это цветы, должно быть немного. Если норма окажется превышенной, появится уйма утопленников или просто сумасшедших.

Я забралась в пустую ванну и села на корточки. Холодная вода из крана попадала мне на волосы и одежду. Заставь меня проснуться, — шептала я, — остуди мою головушку. Интересно, с каких пор всё у меня вдруг пошло кувырком?

Счастье — всё равно что отрывной календарь, листки которого надо отрывать аккуратно, по одному. До сих пор, при всей своей безалаберности и ненависти к любому порядку, с календарём я всегда обращалась осторожно и бережно. Но однажды, поспешив, я нечаянно оторвала лишний листок. И вот теперь вынуждена сидеть в этой ванне и лить слёзы, не понимая, что к чему. В какую точку своей судьбы я сама себя поместила? Быть может, сидение в холодной ванне — всего лишь необходимый этап на пути к обретению будущего счастья?

Степень испытываемых мною страданий превышает допустимый для человека предел, и в какой-то момент мне начинает казаться, что моя черепная коробка наполняется веселящим душу сакэ.

С губ срывается смешок. Эх, что я за дура! Хмелея от этого сакэ, я во весь голос затягиваю:

Эх, не удастся тебе, девица,

повидать своих родителей,

когда придёт их смертный час.

Такое уж твоё ремесло.

(А, ёй-ёй.)

Ну, а милого дружка —

и подавно.

Жена и детишки спросят:

«А ты кто такой?»

(Ха-а, доккой.)

Тот, кто отдал себя песням, —

бесчувственный человек.

Поскорей брось этот путь!

Тех глупцов, что норовят

в лодку глиняную сесть,

должно быть немного!

Надавайте им тычков, вытолкайте вон!

В окно струился яркий лунный свет, и на стене ванной комнаты плясали тени раскачивающихся на ветру голых деревьев. Сакэ оказалось слишком крепким, и на какой-то миг передо мной возникло призрачное видение — пара сверкающих хрустальных дзори. Мне захотелось получше их разглядеть, и они появились снова — две ладные, прозрачные, как вода, переливающиеся хрустальным блеском сандалии. Я вылезла из ванны и осторожно сунула ногу в одну из них. Сандалия пришлась мне точно впору, будто слилась с моей ступней. Я и не подозревала, что обувь может быть такой удобной. Перемычка между ремешками ничуть не давила на пальцы, а, напротив, подобно гелю, меняла форму, приспосабливаясь к их движениям.

Я стала обувать вторую сандалию. И что же — не успела я до конца просунуть пальцы под ремешки, как она плотно села у меня по ноге. И в тот же миг откуда-то издалека вдруг донёсся отчаянный вопль. В ужасе я попыталась сбросить сандалии, но они намертво приросли к моим ступням, и, как я ни билась, снять их было невозможно. Мало того, чем больше я старалась, тем сильнее они впивались мне в ступни, подобно щупальцам гигантских актиний.

Надо срочно звать кого-нибудь на помощь!

Я металась в своём фантасмагорическом бреду. Выскочив из ванной, я принялась ходить по комнате, и каждый раз, когда подошвы сандалий касались пола, раздавался душераздирающий плач.

Что это было — крик новорождённого? Вопли тоскующего мужчины? Рыдания родителей?

И тут я открыла глаза и поняла, что лежу на кровати. Значит, всё это время я спала. Из-за не выключенного обогревателя в комнате стояла адская жара, как в тропиках. Насилу поднявшись с постели, я распахнула окно.

И вновь холодный декабрьский воздух с шумом хлынул в комнату.

Похоже, давешняя фантасмагория была всего лишь сном. Сном во сне.

Я взглянула на будильник. Было восемь часов утра. Город за окном уже пробудился и пришёл в движение.

Надо переодеться.

Одежда на мне промокла насквозь, хоть отжимай. Так, может быть, и хрустальные сандалии мне вовсе не пригрезились?

Да нет, что за чепуха!

Одежда неприятно липла к телу, и я принялась стаскивать её с себя. От влаги петли на блузке скукожились и стали тесными для пуговиц. В раздражении я рванула на груди застёжку. Пуговицы весело запрыгали по полу, словно просыпавшийся из пакетика поп-корн.

Песня не приносит счастья — вот что я поняла со всей очевидностью. В детстве я верила, что когда-нибудь за мной приедет принц на белом коне. Но когда я повзрослела, на смену этим романтическим мечтам пришло наслаждение от близости с реально существующими мужчинами из плоти и крови. Точно так же и с песнями. Я узнала прелесть живого общения с ними, мне было приятно ощущать чешую на своей коже.

Но песня таит в себе закоулки, ещё более опасные, чем сердце мужчины. Забредши однажды в такой закоулок, я впервые увидела её истинное обличие и поняла, что песня — это липкое, коварное и довольно-таки омерзительное живое существо. Стоит только прикоснуться к ней, и вся твоя счастливая жизнь рассыпается прахом. Надо немедленно, сию же минуту бросать это занятие. О, как хорошо, что я это поняла! Сняв прилипшее к телу бельё, я отшвырнула его прочь, и когда на мне ничего больше не осталось, тихонько прикрыла глаза.

Перед моим мысленным взором снова возникли хрустальные сандалии из сновидения. Не теряя ни минуты, я протянула руку, без усилий сняла их и со всего размаха бросила на пол.

И сразу же в моём воображении они разлетелись на тысячи мелких осколков, искрящейся пылью взметнувшихся в воздух. Словно заворожённая, я наблюдала за тем, как оседает эта хрустальная пыль, острыми иголочками впиваясь в мою кожу.

Ну вот. Теперь всё кончено.

Наконец-то до меня дошло: кочуя по стране и зарабатывая песнями на жизнь, я, тем не менее, не была настоящей певицей, то есть повествовательницей. Раба любви, живущая в словах энка, это совсем не та женщина, которая поёт, а та, которую воспевают. Это — принципиально разные вещи. Имея рядом с собой любящего человека, я не должна была с вожделением мечтать ещё и о Песне. Лучше бы моя любовь к ней осталась безответной.

Но в один прекрасный день Песня заметила меня и оглянулась. О, это было поистине страшное мгновение! Решив превратить меня в повествовательницу, она протянула ко мне руки и приняла меня в свои объятия.