Ох уж эта Люся - Татьяна Булатова

– Она же грязная, вы ею пол мыли!

– Зато прохладная, – развеселилась проводница.

Люся еле сдерживала рыдания.

– Может, в вагоне есть врач? – с надеждой она обратилась к пассажирам.

– Ну, я врач, – выступил вперед усатый дядька.

– Вы?

– Я. Ветеринар я.

Петрова засомневалась, но справилась и виду не показала:

– Тогда окажите девушке помощь!

– Какой девушке? – протрубил, захватывая губами усы, Айболит.

– Вот этой девушке, – мрачно проговорила Люся и ткнула пальцем в сторону лежащей на полке Валентины.

– Как вы себя чувствуете, девушка? – начал допрос усатый ветеринар.

Петрова обомлела и, не веря собственным ушам, обернулась: Валя смотрела на склонившегося над ней мужика и почти беззвучно шевелила губами.

– Как вы себя чувствуете, девушка?

– Хорошо.

– Хорошо?

– Хорошо.

Айболит пощупал пульс и со знанием дела констатировал:

– Нитевидный.

– Нитевидный? – тревожно переспросила Петрова.

– Счас еще пощупаю, – пообещал спасатель и приступил к делу.

Сначала, по его представлениям, пульс обозначился на внешней стороне роскошного бедра, потом под круглой коленкой, наконец, около полной щиколотки. Валентина с изумлением смотрела на ветеринара. Люся – на ветеринаровы руки. И только повидавшая всякое проводница уверенно вмешалась в процесс осмотра:

– Эй, мужик! Девка – не лошадь. Руки-то не распускай!

– В общем, жить будет, – весело произнес застигнутый на месте преступления Айболит и вытер руки о штаны.

Мужики, переглянувшись, зареготали, а женщины укоризненно зашипели.

– А ну разойдись! – скомандовала проводница и замахнулась на зевак бывшим веником. – Пол домыть надо – скоро станция.

Перегнулась в пояснице и двинулась к началу вагона.

Поезд медленно подъезжал к станции со звучным названием «Свистелько».

Петрова перенервничала. На какое-то время силы ее, похоже, оставили. Зато Валентина оживала на глазах: она уже не просто сидела, опершись на подушку, но и с интересом вглядывалась в станционный антураж и вслушивалась в голоса привокзальных торговок.

– Картошечка! Картошечка горяченькая! Картошечка с укропчиком! Пиво! Лимонад! Лимонад! Пиво! Рыбка сушеная! Рыбка вяленая!

– Люсь, я есть хочу.

Петрова, прикрыв глаза, отмахнулась:

– Никуда не пойду.

– Люсь, есть хочется.

– Валь, ну я не знаю, тебе, наверное, нельзя.

На самом деле Петровой было лень двигаться, и она искала удобный повод для отказа.

– Люсь, ты же не доктор.

– Не доктор, – в который раз согласилась Петрова.

– Тогда откуда ты знаешь, что нельзя?

– Откуда-то знаю. Может, на НВП рассказывали.

– На НВП тебе про зарин, зоман и ви-газы рассказывали, – стала кипятиться Валя, понимая, что поезд на станции Свистелько не будет стоять бесконечно.

Голод будил беспокойство. Беспокойство – отчаяние. Валентина представила перспективы дальнейшего пути в город счастья по железной дороге и со злобой спросила:

– То есть не пойдешь?

Петрова тоже умела быть твердой:

– Не пойду.

По тону напарницы воскресшая из обморока Валя поняла: еды не будет. И с этого момента решила рассчитывать только на себя. Продумывая план мести равнодушной Люське, рассеянно следила за движущимися за окнами вагона пассажирами, прикидывая, кого позвать на помощь.

– Валя, успокойся уже.

– Люся, не могу: есть хочется.

– Кому это есть хочется? – В проходе остановился Валин спаситель.

– Ой, это вы? – обмерла от неожиданности Валентина. – Мне хочется.

Ветеринар плотоядно пожирал глазами недавнюю пациентку.

– Ничего ей не хочется, – запротестовала Петрова.

– Как это не хочется?! – возопила пышнотелая Валечка, поверившая, что спасение – вот оно, рядом, только руку протяни.

Люся стойко держала оборону:

– Проходите, проходите, мужчина.

– Па-ра-ха-ди, слу-у-шай, – зарокотали в проходе. – Па-ра-ха-ди, да-а?

Усатого Айболита вежливо сдвигали в сторону два лица кавказской национальности.

– Дэ-э-вачки! – ласково в растяжку пропела кепка. – Ди-ся-а-атое мэсто здэс?

Вторая кепка уточнила:

– И дэ-вэ-на-адцатое?

Петрова поправила:

– Девятнадцатое?

– Нэ дэ-вит-на-адцатое, а дэ-вэ-на-адцатое.

– Двенадцатое? – уточнила Люся. – Двенадцатое здесь.

– А, слу-у-шай, ха-ра-шо. Дэ-э-вачки с нами ие-дут, – весело сообщила большая кепка той, что поменьше.

– Дэ-э-вачки, – разулыбался младший кавказский брат. – Ха-ра-шо будим иехать, вэ-село.

– Арех лю-у-убишь, да-а? Курага лю-у-у-биишь?

– Спасибо, мы не голодны, – вежливо ответила Петрова.

– Слу-у-шай, йя нэ тэ-бя спра-а-шиваю. Ия ийо спра-а-шиваю, – гортанно расставила все по местам большая кепка.

– Меня? – зарделась Валентина.

– Тэ-бя, дэ-э-вушка. Как тэ-бя заву-ут?

– Валя, – пискнула Люсина подруга и как-то подбоченилась. План мести реализовывался сам собой. Петрова была повержена: ни тела в ней, ни румянца, еще и очки на носу.

– Ачки сними, а-а? – вступила в беседу кепка, что поменьше.

– Я? – уточнила Петрова.

– Ну не я же, – хихикнула дородная предательница.

– Нэ ана. Ты.

– Зачем? – строго переспросила Люся.

– Па-смат-реть.

– Нечего на меня смотреть, – насупилась Петрова.

– И на нее нечего, – неожиданно вступила в разговор непонятно откуда выросшая в проходе проводница.

От звука ее голоса большая кепка, склонившаяся над Валей, вздрогнула:

– Вай, Галичка, иэ-та ты?

– Я, Зоник, я, дорогой.

Зоник под синевой небритости заметно побледнел и подобострастно зарокотал:

– Арех возьми дэ-тям. Курага возьми.

– Давай, Зоник. Клади тут свой арех, свой курага, – передразнила кавказца Галичка.

– Зачем тут, а? – не снижал обороты Зоник. – К тэ-бе пайдем. Пайдем, да-а?

Проводница горячего парня ответом не удостоила. Пошла хозяйкой по вагону, призывая новых пассажиров приготовить билеты и деньги за белье. Ее голос после горного клекота показался Петровой песней. Наступила Люсина очередь победоносно смотреть на подругу и мысленно хлопать в ладоши.