Шоколадная война - Роберт Кормир

— Твоя фамилия Гаструччи?

— Да.

— По кличке Стручок?

— Да.

— Да — кто?

Еще не успев сказать это, Арчи почувствовал к себе отвращение. «Да — кто?» — словно в каком-нибудь старом фильме времен Второй мировой. Но этот мальчишка. Стручок, поежился, а потом сказал: «Да, сэр». Как испуганный новобранец.

— Знаешь, зачем ты здесь, Стручок?

Стручок ответил не сразу. Несмотря на свой рост — метр восемьдесят пять, не меньше, — он напоминал Арчи ребенка, оказавшегося тут случайно, как будто его поймали в кино на сеансе для взрослых. Слишком тощий, конечно. И трусливый. Идеальная жертва для Стражей.

— Да, сэр, — наконец сказал Стручок.

Арчи никогда толком не понимал, почему это доставляет ему такое удовольствие — играть с вызванными, морочить им голову, а заодно и унижать. Он заслужил пост назначающего благодаря своей сообразительности, своей богатой фантазии, умению видеть на два шага вперед, как будто мир был гигантской доской для игры в шашки или в шахматы. Но было и нечто другое, для чего никто еще не нашел подходящих слов. Арчи знал об этом другом и учитывал его, хоть оно и не поддавалось определению. Как-то вечером он смотрел по телевизору старую ленту братьев Маркс[5], и ему особенно понравился эпизод, где братья искали пропавшую картину. Граучо сказал: «Мы обыщем в доме все комнаты». «А что, если ее нет в этом доме?» — спросил Чико. «Тогда мы обыщем соседний», — ответил Граучо. «А если соседнего нет?» И Граучо на это: «Тогда мы его построим». И они тут же принялись составлять планы постройки второго дома. Именно это делал и Арчи: строил дом, в котором никто, кроме него, не предвидел нужды, дом, незримый для всех остальных.

— А если знаешь, тогда скажи мне, Стручок, зачем ты здесь, — мягким голосом произнес Арчи. Он всегда обращался с ними ласково, словно они пробуждали в нем искреннее сочувствие.

Кто-то хихикнул. Арчи нахмурился и бросил на Картера испепеляющий взгляд, требуя немедленно прекратить бардак. Картер щелкнул пальцами — в тихой кладовой щелчок прозвучал как резкий удар судейского молотка. Как всегда, Стражи расположились кольцом вокруг Арчи и школьника, получающего задание. Маленький закуток за спортзалом был лишен окон, а его единственная дверь выходила в зал. Лучшей комнаты для тайных собраний нельзя было и найти: укромная, с легко охраняемым входом, и полутемная, потому что под потолком висела одна голая сорокаваттная лампочка, при слабом свете которой было едва видно, что здесь происходит. После щелчка Картера наступила оглушительная тишина. С Картером никто не хотел связываться. Картер был председателем Стражей, поскольку председателя всегда выбирали из числа футболистов — он обеспечивал силовую поддержку, без которой трудно было обойтись человеку вроде Арчи.

Но все знали, что истинный глава Стражей — назначающий, Арчи Костелло, который всегда на шаг опережает любого из них.

Стручок выглядел испуганным. Он был из тех ребят, что вечно стараются всем угодить. Тем парнем, что никогда не добивается девушки, а боготворит ее втайне, пока настоящий герой увозит ее вдаль на фоне заката.

— Скажи мне, — повторил Арчи, — зачем ты здесь. — Он позволил нотке нетерпения прокрасться в свой голос.

— Чтобы получить… задание.

— Ты понимаешь, что в заданиях нет ничего личного?

Стручок кивнул.

— Что у нас в Тринити это традиция?

— Да.

— И что ты обязан хранить молчание?

— Да, — сказал Стручок и сглотнул, так что его кадык протанцевал по тонкой длинной шее.

Тишина.

Арчи дал ей сгуститься. Он чувствовал, что интерес в комнате растет. Так всегда бывало перед объявлением очередного задания. Он знал, о чем они думают: что-то наш Арчи изобрел на этот раз? Иногда в Арчи просыпалось негодование. Члены организации не делали ничего, только соблюдали правила. Картер был силой, Оби — подручным. Один Арчи трудился в поте лица, придумывал задания, разрабатывал планы. Словно он не человек, а машина. Нажми кнопку — вылезет задание. Но что они знали о связанных с этим муках? О его долгих бессонных ночах? О том, как иногда он чувствует себя выжатым, опустошенным? И все же он не мог отрицать, что упивается такими моментами, как сейчас, когда все вокруг нетерпеливо подались вперед, взволнованные атмосферой тайны, получающий задание стоит бледный и напуганный, а тишина в комнате такая, что можно расслышать стук собственного сердца. И все глаза устремлены на него — на Арчи.

— Стручок.

— Да. Да, сэр. — Глоток.

— Ты знаешь, что такое отвертка?

— Да.

— Раздобыть можешь?

— Да. Да, сэр. У моего отца есть ящик с инструментами.

— Прекрасно. Знаешь, для чего используют отвертки, Стручок?

— Да.

— Для чего?

— Чтобы закручивать гайки… то есть винты. То есть завинчивать.

У кого-то вырвался смешок. И Арчи оставил это без внимания. Иногда людям надо дать слегка разрядиться.

— А еще, Стручок, — сказал Арчи, — отвертки используют для того, чтобы отвинчивать. Верно?

— Да, сэр.

— Таким образом, отверткой можно не только затянуть винт, но и ослабить его, верно?

— Верно, — сказал Стручок, с готовностью кивая головой.

Все его внимание было приковано к образу отвертки, точно под гипнозом, и в душе Арчи поднялась чудесная волна могущества и торжества — он вел Стручка к логическому завершению, скармливая ему информацию кроха за крохой, и это было лучшим в его паршивой работе. Впрочем, не такой уж паршивой. Замечательной на самом-то деле. Великолепной. С лихвой окупающей все его труды и мучения.

— Теперь дальше: знаешь ли ты, где находится классная комната брата Юджина?

Предвкушение в комнате стало почти видимым — воздух словно потрескивал, мерцал его искрами.

— Да. Номер девятнадцать. На втором этаже.

— Молодец! — сказал Арчи, будто хваля Стручка за хорошо выученный урок. — В ближайший четверг ты освободишь себе всю вторую половину дня. День, вечер, ночь, если понадобится.

Стручок стоял неподвижно, как зачарованный.

— В школе никого не будет. Учителя — большинство из них, те, кого надо учитывать, — уедут в Мэн, на конференцию к архиепископу. У сторожа выходной. После трех здание опустеет. В нем никого не останется — кроме тебя, Стручок. И твоей отвертки.

Вот он, финальный миг, кульминация, почти оргазм…

— И вот что ты сделаешь, Стручок. — Пауза. — Ты ослабишь.