Близнецы - Тесса де Лоо

Анна стояла как громом пораженная. В глазах возмущенной девушки прочитывалось презрение к Анне, которая из-за своей подозрительности вынудила ее выдать секрет. Раздосадованная, она вышла из комнаты, оставив Анну наедине с ее властью, стыдом и растроганностью, нагнетавшей стыд еще сильнее: уже сейчас, в разгар лета, Мартин думал о том, как утешит ее через полгода, на Рождество.

В замке царило непривычное оживление. Отремонтированные комнаты постоянно принимали гостей — высокопоставленные военные приезжали туда перевести дух в перерывах между боевыми задачами. После ужина они уединялись в библиотеке, оставляя своих дам в салоне на попечении фрау фон Гарлиц, как всегда, дружелюбной, элегантной и интересной собеседницы; казалось, что война и беспорядочные половые связи мужа ничуть ее не заботили. В коридорах шептались о его романе с Петрой фон Виллер — лейбен, дочерью промышленника, сделавшего стремительную карьеру в армии. С тех пор как в походе на Польшу фон Гарлиц вывихнул коленную чашечку, он занимал весьма неясную штатную должность и регулярно уезжал в командировки в Брюссель. Анна не могла себе представить, что этой светской фигуре, управлявшей своей фабрикой в Кельне исключительно верхом на лошади, могли доверить важный пост в армии — этому никчемному фигляру, умеющему, однако, пустить пыль в глаза. Каким-то мистическим образом ему, видимо, удавалось поддерживать контакты на высоком уровне. Происхождение и деньги, бурчала про себя Анна, гораздо действеннее в этом мире, нежели тяжкий труд.

В порыве беспечности фон Гарлиц официально пригласил свою любовницу на ужин. Она проникла в дом, прикрываясь именем влиятельного отца; желая унизить жену фон Гарлица, она надела вызывающее платье. Анна со стажерками обслуживала гостей. Из всех приглашенных она знала одну лишь фрау Кеттлер, тетю герра фон Гарлица, жившую неподалеку и время от времени навещавшую его. Женщина неопределенного возраста, она ни разу не была замужем и жила с горсткой персонала на вилле, скрывающейся за хвойными деревьями. Горничные судачили, что до войны она владела конюшней с блестящими скаковыми лошадьми и любила галопировать по лесу на черном жеребце с охотничьим ружьем за спиной. С тех пор как лошадей конфисковали, она отводила душу в долгих прогулках с собакой, здоровенной овчаркой, которая слушалась только ее. Рождение племянника, по-видимому, позволило раскрыться ее невостребованному материнскому инстинкту — она его обожала, закрывала глаза на его недостатки и старалась о нем заботиться даже на расстоянии.

Анна, снуя с тарелками и стаканами, ухватывала фрагменты разворачивающихся за столом событий. Герр фон Гарлиц, пригласивший фрейлейн фон Виллерслейбен, учтиво с ней беседовал. Разговор шел об изобразительном искусстве: об обнаженных фигурах, изображаемых Адольфом Зиглером и Иво Селигером. Оказывается, она изучала искусствоведение в Берлине; он разыгрывал то удивление, то потрясение, задавал ей тысячу вопросов, спеша тем самым убедить сидящую напротив жену в том, что со своей соседкой по столу он видится впервые. Последняя ему ловко подыгрывала — они оба разгорячились, как если бы посредством речей об искусстве занимались любовью на глазах у фрау фон Гарлиц. Как и все остальные, графиня уже давно знала об их романе; какое-то время она хладнокровно наблюдала за этим театральным представлением, пока наконец ей не надоела роль наивной обманутой супруги и зрительницы — роль, которую ей навязали в присутствии многочисленных гостей. Не теряя самообладания, она встала, подняла только что наполненный Анной бокал красного вина, как будто собираясь произнести тост, и выплеснула его содержимое в лицо своего мужа. С испуганными воплями фрейлейн фон Виллерслейбен вскочила со стула, опасаясь за свое платье. В ту же секунду с другого конца стола примчалась фрау Кеттлер промокнуть салфеткой лицо дражайшего племянничка и как можно скорее загладить скандал. Анна облегченно вздохнула: как гора с плеч — фон Гарлицу, очевидно. было мало своих любовных интрижек, он испытывал садистское удовольствие, унижая при этом и провоцируя жену. Посмеиваясь над гротесковой услужливостью его тети, Анна выскользнула из залы с пустым блюдом в руках.

В тот же вечер фрау фон Гарлиц приказала заложить лошадь и отправилась на станцию. Она исчезла, ни с кем не простившись и оставив гостей в полном недоумении. Герра фон Гарлица осаждали молчаливыми упреками. Он должен был призвать к порядку свою жену, хозяйку, мать его детей. Мужчине его ранга, с его биографией и на такой должности надлежит держать жену в узде. В конце концов, они ведь не какие-нибудь разнузданные цыгане или славяне, идущие на поводу у своих эмоций. Несколько дней спустя он заболел. Задетая гордость, угрызения совести, стыд? По ночам у него поднималась температура; обливаясь потом, он маялся на промокших простынях и бредил. Рядом с его постелью дежурила Анна, с удовольствием взяв на себя роль богини мщения. Смоченным в воде полотенцем она увлажняла ему лоб и виски, поила и убаюкивала. Но как только температура начала спадать, она, не стесняясь в выражениях, выпалила ему все, что думала.

— Скажите спасибо, что у вас такая жена, — сказала она презрительно.

У него еще не было сил нанести ответный удар. Словно умирающий на фронте солдат, он лежал на подушках с опухшими веками и колючей щетиной. Она безжалостно продолжала:

— Жена с таким стилем, шармом и характером! Подумайте об этом, у вас сейчас уйма времени.

Он смотрел на нее лихорадочным взглядом больного ребенка, которому рассказали страшную сказку, с той лишь разницей, что сейчас ему приписывали сходство не с героем, а с чудовищем и драконом.

Через две недели фрау фон Гарлиц вернулась домой — образец аристократического самообладания с легким налетом цинизма. В доме облегченно вздохнули; момент для супружеских ссор был выбран неудачно — все они блекли на фоне одного гигантского конфликта, в который втянули весь народ. Уже несколько месяцев Мартин пытался получить увольнительную, чтобы хоть на пару недель поехать с Анной в Вену и пожить как муж и жена в их доме, знакомом им лишь по медовому месяцу. Однако его старания ни к чему не приводили. Оставалась единственная возможность: проявить готовность пройти краткосрочные офицерские курсы. Мысль о возможной карьере в армии была ему отвратительна, но он таки не устоял перед соблазном оказаться в Вене и сделать хоть крошечный глоток свободы: на какое-то время вырваться из гигантского беличьего колеса тотального самоотречения и самопожертвования, которое вот уже четыре года вертелось в интересах никому не нужной войны. Его поместили в школу для унтер-офицеров в западном районе Берлина Шпандау. Во время учебы он жил в отрыве от цивилизации. В день окончания учебы Анна ждала его у ворот с чемоданом в руке.

— Вы кто? — постовой спешно ступил вперед. — Предъявите документы.

— Я пришла за своим мужем, Мартином Гросали, — сказала Анна, оскорбленная подобным недоверием, — он сегодня получает увольнительную.

Постовой побледнел.

— О Господи, пожалуйста, не входите сюда.

Она поставила чемодан на землю и дружелюбно взглянула на него.

— Их наказали, — прошептал солдат, смущенно почесывая за ухом. После некоторых колебаний он рассказал ей о случившемся. Готовая к отъезду группа построилась во внутреннем дворике и, можно сказать, одной ногой уже была за воротами. Оставалось лишь в унисон попрощаться воодушевленным «Хайль Гитлер!». По мнению коменданта, это прозвучало слишком тихо. «Громче!» — потребовал он. По-прежнему без особого убеждения, но с большей силой в голосе группа повторила обязательный салют. «Громче!» — ревел комендант так, как если бы на карту была поставлена не только честь фюрера, но и его собственная. «Хайль Гитлер» все еще звучало невыразительно, точно граммофонная пластинка, никак не желающая раскрутиться на полную мощность. «Мы еще посмотрим, пойдете ли вы сегодня домой!» Им приказали раздеться и запереть одежду в шкафы. Затем выгнали на улицу, налево, направо, заставили приседать и ползать в грязи по-пластунски. Урок унижения и покорности, который запомнится им до конца войны.