Озорные рассказы - Оноре де Бальзак

крайне мало, как я уже сказала, однако же никак не могла избавиться от недостатка, коим мы все страдаем, к несчастью или к счастью, не знаю, поелику в противном случае и нам всем пришлось бы туго. Я имею в виду ту гнусную нужду, которую испытывают все поглощающие пищу живые твари, а именно: потребность вытолкнуть из себя отходы пищеварения, более или менее мягкие в зависимости от их источника. Так вот, сестра Петронилла отличалась от всех прочих тем, что выдавала нечто сухое и твердое, похожее на помет влюбленной лани, то есть на самый жесткий продукт переваривания на земле, в чем вы можете убедиться сами, коли случайно наступите на него на лесной тропинке. Егеря прозвали сии шарики за их твердость козьими орешками. В общем, в данной особенности сестры Петрониллы не было ничего сверхъестественного, но, невзирая на беспрерывный пост, пылкость ее ничуть не убывала. Как уверяют старые сестры, естество ее было столь горячим, что, ежели бы сестру Петрониллу бросили в воду, она издала бы «пшш», точно горящий уголек. Некоторые сестры уверяли даже, что она, дабы снести все свои лишения, по ночам варит яйца, зажав их между пальцами ног. Однако это были измышления тех завистниц, коим трудно было смириться со столь великой святостью. По пути спасения и божественного совершенства вел нашу сестру аббат парижской обители Сен-Жермен-де-Пре, святой отец, который каждую свою проповедь заканчивал одним и тем же советом, мол, поделитесь с Господом своими бедами и покоритесь воле Его, ибо все происходит не иначе как по Его повелению. Сия доктрина привела к серьезным разногласиям и в конце концов была осуждена кардиналом Шатильонским, который заявил, что будь так, то не было бы и греха, а это существенно приуменьшит доходы церкви. Однако сестра Петронилла прониклась сим учением и жила как жила, не сознавая его опасности. После Великого поста и Пасхи в первый раз за восемь месяцев ей приспичило посетить известное заведение. Там, приподняв должным образом подол, она уселась, как все мы, бедные грешницы, коим приходится заниматься этим гораздо чаще. Однако сестре Петронилле удалось выдавить из себя лишь носик орешка, тогда как остальное, сколь ни пыжилась она, вылазить наружу не желало. Как она ни тужилась, ни пыхтела, ни хмурила брови, ни сжимала пружины своей утробы, крепкий орешек предпочитал оставаться в ее благословенном теле, высунув из окошка лишь мордочку, точно лягушка в пруду, решившая подышать воздухом, и не ощущал в себе ни малейшего желания пасть в долину скорби и воссоединиться с себе подобными, полагая, что среди них святостью и не пахнет. В общем, при всей его простоте орешек был весьма мудр. Бедная святая, испытав все способы физического принуждения вплоть до сильнейшего надувания щек и натяжения жил исхудалого лица, кои чуть не лопнули, признала, что сии страдания ни с чем не сравнимы, и когда боль ее достигла предела мук анусных, она снова поддала и вскричала: «Господи, Тебе дарую!» Услышав сие воззвание, орешек раскололся подле входа в отверстие и полетел вниз, ударяясь о стенки выгребной ямы: «Тук, тук, тук, шлеп!» Само собой, сестре Петронилле подтирка не потребовалась, и она сберегла ее до следующего раза.

— Неужто она и вправду видела ангелов? — вздохнула одна из сестер.

— А кстати, у ангелов есть седалище? — вдруг поинтересовалась другая.

— Разумеется, нет. — Это сестра Урсула сказала. — Разве вы не знаете, что однажды, когда Господь созвал к себе всех ангелов и предложил им присесть, они ответили, что не могут, ибо садиться им нечем.

Тут все пошли спать, одни в одиночку, другие почти. Это были добрые девушки, не причинявшие зла никому, кроме самих себя.

Я не расстанусь с ними, не рассказав о приключении, которое случилось в их обители уже после того, как по ней прошлась реформа, превратив всех затворниц, как я уже говорил, в святых. Так вот, в то время в Париже церковный престол занимал поистине блаженный человек, который не раззванивал повсюду о своих делах, а только и думал что о бедных да страждущих, коих он носил в своем сердце старого доброго епископа, забывая о самом себе ради бедных мучеников, вникал во все горести, дабы облегчить их при случае словами, поддержкой, заботой, вспомоществованием, не делая разницы между имущими и неимущими, латая их души, обращая к Господу и себя не жалея, дабы денно и нощно радеть о пастве своей. Славный пастырь! Недосуг ему было следить за своей сутаной и исподниками, лишь бы, как говорится, прикрыть срам и не разгуливать нагишом. От доброты своей он самого себя заложил бы ради спасения попавшей в беду или заблудшей овцы. Обо всем приходилось заботиться его прислужникам, а он бранил их, когда они предлагали ему сменить ветхую одежду на новую, и продолжал таскать свои обноски до последнего. И вот прознал добрый старый епископ, что скончавшийся сеньор де Пуасси оставил свою дочь без единого гроша, ибо прогулял, проел и пропил все состояние и даже дочернее наследство. Бедная девушка жила в лачуге без огня зимой, без радости весной и бралась за любую работу, не желая ни вступать в брак по расчету, ни торговать своею красотой. Добрый прелат искал бедной девушке подходящую партию, а пока, дабы дать ей возможность подзаработать, решил попросить ее починить свои старые исподники. И вот в тот день, когда архиепископ подумывал о том, чтобы навестить обитель Пуасси и проведать вышеупомянутых преображенных монашек, он отдал своему слуге самые драные свои исподники, которые уже давным-давно следовало выбросить.

— Сенто, — сказал он, — передай это девушкам из Пуасси…

Заметьте, что он хотел сказать «девушке из Пуасси». И поелику размышлял о делах обители, то забыл сообщить слуге, где живет особа, чье отчаянное положение не дает ему покоя.

Сенто принял из хозяйских рук исподники и бодренько зашагал в Пуасси, болтая по дороге со своими знакомцами, воздавая в трактирах почести бутылке и показывая много разных вещей гульфику архиепископа, которому было чему поучиться в этом путешествии. Словом, добрался слуга до монастыря и вручил аббатисе то, что передал с ним архиепископ. Засим Сенто удалился, оставив преподобной матушке предмет, привыкший согласно тогдашней моде туго обтягивать архиепископские формы с их целомудренным содержимым и в том числе с тем самым, чего Отец Небесный лишил ангелов, хотя у доброго прелата оно полнотою не грешило. Аббатиса сообщила сестрам о ценном послании архиепископа, и они поспешили к ней с любопытством и деловитостью муравьев, во владения