Шел старый еврей по Новому Арбату - Феликс Кандель

– Налаживать…

– Готовить к трудовому подвигу...

– Может, сами пока начнем? – предложил из куста. – Тоже, вроде, кумекаем.

– Не имеет смысла! Придется потом переделывать! Такое указание – обухом по голове...

Убежали.

– "Траур по покойнику семь дней, траур по дураку всю его жизнь", – сказал Штрудель вослед и подивился на свои слова.

– Это что? – поинтересовался петух.

– Проклюнулось, – ответил. – Мудрость малого народа.

– Знаю я этот народ, – фыркнул попутчик с гребешком. – Который без курятины жить не может.

5

Тут – шум…

Рев моторов…

Выкрики распорядителей…

Подкатили к песочнице автобусы.

Подрулили грузовики.

Журналисты с магнитофонами.

Операторы с камерами.

Вышли из автобусов мужчины с женщинами, обступили дом на улице. Четко, слаженно, в отработанном порядке.

Отпали борта у грузовиков. Выгружали из кузовов кирпичи, шлакоблоки, бутылки с фиолетовыми чернилами, передавали по цепочке из рук в руки, кидали в стены с близкого расстояния.

Молча, сноровисто, деловито, заданный исполняя урок.

Окна выбили. Двери проломили. Штукатурку заляпали.

Штрудель не выдержал. Подошел поближе. Задал вопрос:

– Там что, в этом доме?

Ответственное лицо наблюдало за порядком. Ответило не сразу:

– Консул из иных краев.

– А кто кирпичи бросает?

– Кто выделен, тот и бросает.

– Дом же испортят.

Ответил:

– Гнев народа, гражданин. Вот вам кирпич, вот чернила: приступайте.

Но Штрудель не приступил.

– Что потом будет?

– Ототрем стены, вставим стекла. Послезавтра опять приедем.

– С орбиты… – застонал Штрудель и вернулся в песочницу. – Сошли с орбиты. В нерадение с разорением…

Петух сооружал очередной куличик, по сторонам не глядел.

– Дело обычное, – сказал. – У них соглашение с теми краями. По четным дням здесь громят консула, по нечетным – там.

– Но зачем? Заа-чем?..

– Гнев народа, Штрудель. Куда-то надо его девать.

Куличик снова развалился, а петух насторожился, навострил шпоры:

– "Всякий раз, когда угрожало какое-нибудь несчастье, у жрицы Афины вырастала длинная борода". Геродот. Уважаемый историк. Можно поверить.

– Это ты к чему?

– К тому, что жрицы нет поблизости. Чтобы упредить. Я за нее. Вперед, Штрудель!

Перебежали через дорогу, встали у неказистого особняка давних времен, который наполовину ушел в землю.

– Стань кариатидой! Под балкон.

– Зачем?..

Петух не успел ответить, как послышались знакомые голоса.

– Клиент пошел – следить стыдно, да еще завлекают, не прерывая безобразий: "А ты не следи. Чего тебе следить? Дуй-валяй по-нашему…"

– Адресок не дашь?..

Штрудель поднял руки, уперся в балкон, застыл в натруженной позе. Петух подхватил прутик-указку, заговорил заученно:

– Перед вами кариатида. А точнее, атлант. Круглосуточное дежурство для украшения города. Куда поставят, там стоит.

Подошли. Встали. Навесили кулаки.

– Будете с нами драться? – спросил атлант.

Сиплый ответил:

– Будем вас бить.

– Ногами?

– Как придется, – ответил Сохлый.

Стояли. Сопели.

– Бить нельзя, – пояснил петух. – Ибо обрушится балкон, причинив непоправимый ущерб архитектурному облику города.

А через дорогу изливался гнев народа.

Кирпичами.

Шлакоблоками.

Бутылками с фиолетовыми чернилами.

– Шли бы туда, – предложил атлант. – Порезвиться всласть.

– Да мы… – разохотился Сиплый. – Да за милую душу… Так ведь у нас путевой лист: за кем ходить и куда.

– А у этих… – уточнил Сохлый. – Кого громить и когда.

Петух шаркнул вдруг ножкой, склонился в почтительном поклоне:

– Позвольте представиться: Йозеф Загер, голландский кунштмастер. Исполняем акробатические экзерциции, выставляем на осмотр Цицеронову голову, произносящую речи, выказываем женщину-паука к увеселению меланхоликов, а также… Самое оно – а также!

Взмахнул крыльями, вскричал на всю улицу:

– Смертельный номер! Единственная гастроль! Жуть до дрожи и смех до упаду! Человек раскрывает душу!..

Эти, возле дома, позабыли про кирпичи, бутылки с чернилами.

Набежали.

Затоптали по пути Сиплого с Сохлым.

Задышали взволнованно:

– Где человек? Где он? У которого душа?..

Сиплый и Сохлый лежали под ногами у толпы, переговаривались, заполняя служебную паузу:

– Кто ж ее раскрывает, душу свою…

– Ты раскроешь, а туда плюнут…

– Или мусор накидают…

– Исчезаем, Штрудель!