Павел II. Книга 1. Пронеси, Господи! - Евгений Витковский

В сорок первом году Жора Шелковников был уже в армии и очень быстро полез в чинах, заведуя продовольственным снабжением СМЕРШа на юго-западном направлении, фронта он, можно сказать, не видел до сорок пятого, когда Берлин занимали. Даже ранен был в предплечье. Правда, осколком кирпича, но считалось — ранение. Тоже потом невредно оказалось. Словом, кончил он войну молодым генералом. Потом пошел по линии государственной безопасности, вовремя стал бороться с культом личности, а затем, когда лучше стало бороться уже с последствиями неумеренной борьбы с последствиями так называемого культа якобы личности, — возглавил и эту борьбу. Потом по специальной линии внезапно удалось доказать свою незаменимость, — совсем как мало ему знакомому и топчущемуся где-то далеко под ногами полковнику Углову. Результаты были теми же: первому заместителю Заобского никогда уже не светила перспектива сесть в кресло шефа, больно уж незаменимым оказался в роли заместителя. А тут еще Дуликов. Вот и отдался Георгий Давыдович страстям чисто человеческим, из которых наиболее человечной почитал страсть к хорошей еде, прежде всего национальной, армянской. Вот и кушал всегда, когда время позволяло. Здоровье имел хорошее, лишь изредка маялся, после праздников, когда по разным приемам приходилось съедать по четыре обеда кряду. А ведь потом, хочешь не хочешь, ноги, верней, колеса, несли его в дом к младшему зятю, а там попробуй не обожрись. Вот и прихварывал иногда. Но только по праздникам.

Детей у генерала не было. На досуге, с помощью профессионального журналиста Подсосина, написал он и издал свои мемуары о Великой Отечественной — «Смело мы в бой пошли!», снял потом кинофильм по этим мемуарам, шестисерийный, с партизанами и настоящими танками, с артистом Лонным в роли разведчика Курбатова и даже с самим Резникяном в роли Гитлера. Получил Государственную премию по кинематографии, в которой, правда, не смыслил ни уха ни рыла, но очень этой премией гордился. Хотя о действительных заслугах Шелковникова перед советской властью знали, пожалуй, всего три-четыре человека. Даже всесильный Ливерий, пожалуй, не знал, а лишь узнавал кое о чем от премьера в туманной форме: «Нам стало известно…» А за пределами России о всех его исторически-важнейших делах знали, пожалуй, три, не то четыре человека. Но тут уж ничего не попишешь. Пописывать Георгий Давыдович вообще любил, не одни только мемуары числил он в своем литературном активе, хотя пописывал, ясно дело, не собственноручно. Об этом еще меньше людей знало. Но это так, на черный день.

Генерал поднялся в лифте. В прежние годы, еще в семьдесят пятом, скажем, он, иной раз, моциона ради, поднимался и пешком. Теперь — дудки, годы его не те, шестьдесят второй пошел, не был бы генерал-полковником, так был бы пенсионером. Что среди руководства КГБ он был моложе всех — это роли не играло. Дверь в квартиру свояка уже стояла открытая, телохранитель позвонил. Молодец он, кстати, этот Сухоплещенко, чин ему очередной пора. А из квартиры свояка пахло. Долмой. Кюфтой. Больше ничем: за попугаями дед к этому времени чисто прибрал с помощью тихо проклинавшей свою горькую, хотя чрезвычайно хорошо оплачиваемую судьбу Ираиды. Дед Эдуард с Рыбуней на плече; за ним, несомненно как младший по званию, Аракелян, традиционно для начала в фартучке — мол, только что сервировать закончил, а на кухне даже еще присматриваю. За ним стройная Наталья. Внуки пока что у себя в комнате, их только к столу выпустят. Георгий Давидович осторожно протиснулся в дверь, уже слегка для него узковатую, поздоровался со всеми. Телохранитель, все тот же незаменимый капитан, внес ящик «Еревана», без этикеток, прямо с розлива. Все как обычно. И сразу — кушать, к столу, все свои, без церемоний обойдемся. Большую часть «Еревана», кстати, сразу отдали охране, расположившейся вдоль пути от квартиры к машине и еще под окнами, и еще в квартирах у соседей, давно привычных и безропотных.

Кушали и кушали. Лихой Рыбуня только раз за весь обед сорвался и гаркнул, — но не чреватое политическими осложнениями «Москва — Пекин», а совершенно уместное: «Здравия желаю, господин генерал!» — «И ты будь здоров», — ответил Георгий Давыдович и, двинувши в воздухе рюмкой в сторону попугая, оную тут же и выпил. А полковник знай себе метал на стол деликатесы, понимал, что для него лично никакого другого пути к сердцу шефа нет. После долмы, за бастурмой, перекурили; дед откланялся, Наталья тоже, Георгий Давыдович ей ручку поцеловал и сказал, что Елена тоже в гости придет, как только с Тайваня вернется. Остались вдвоем и только тогда расстегнулись.

— Врагов читаешь? — напрямую, но очень доверительно спросил генерал, разумея машинописные и размноженные ксероксом тексты передач «Голоса Америки» и «Свободы». Аракелян кивнул и генерал продолжил: — Ну, и что скажешь? Как тебе эта новость с Романовыми?

— Никак, Георгий Давыдович, кому нужны теперь в России Романовы? неуверенно ответил Аракелян, у него до сих пор не шел из головы давнишний уже теперь разговор с Абрикосовым.

— А напрасно, Игорь. Все на свете надо принимать в его данности!

Аракелян ничего не понял, но на всякий случай повинно склонил голову. Шелковников продолжил:

— И Романовых надо принимать в их данности! Мало мы монархистов разоблачили за годы советской власти? Нет, не мало. А что это значит? А это значит, что монархистские настроения все еще сильны как в нашей стране, так и за рубежом, даже, исходя из конкретных данных, все усиливаются в настоящее время и, можно предположить, будут все более усиливаться в дальнейшем. А что это значит? Что, вот скажи мне на милость, если уж ты занимаешь высокую должность в нашем комитете, если уж ты отвечаешь за спокойный сон детей нашей родины, что все это означает?

Аракелян, сердце которого сквозь кюфту, обреченно булькающую в желудке, медленно проваливалось в пятки, на всякий случай непонимающе кивнул, словно бы с повинной пришел. Шелковникова это удовлетворило и он продолжил:

— А следует из этого, дорогой Игорек, что Романовых нам ни в коем случае со счетов скидывать нельзя! Сейчас, и только сейчас, нам предстоит самый последний и самый решительный бой! Законна ли советская власть? Безусловно законна. Достаточно ли законна? Постороннему взгляду, конечно, покажется, что достаточно. Но ничто не может быть признано достаточным в самодостаточности, когда речь идет об укреплении основ законности советской власти! Законная власть в нашей стране, как ясно, надеюсь, каждому пионеру, должна не просто оставаться законной, она должна неустанно утверждаться в своей законности, становиться все более законной!

— Неужели вы, Георгий Давыдович, всерьез думаете, что за этими самыми старшими Романовыми стоит какая-то сила? — вякнул полковник.

— Ого-го! — заколыхался генерал, раскуривая армянскую сигарету (с виргинским табаком, правда, но это ему лично и еще знаменитому генерал-композитору Мелкумяну такие набивали). — И еще какая сила! Говорю тебе, бой предстоит очень и очень решительный!

Аракелян еще раз склонил голову, выражая готовность на таковой бой идти вслед за свояком. Червь, точивший его сердце, вырос до размеров хорошей анаконды.

— И еще скажу тебе уже не по-служебному, Игорь. Может, это тебя и удивит, но заявляю тебе со всей партийной категоричностью: в другой раз обращаться за консультацией к полковнику Абрикосову я тебе запрещаю! Без моего на то заблаговременного разрешения, разумеется. Кстати, выпей моего личного, капитан, дайте полковнику пятьдесят граммов!