Женщина при 1000°С - Хальгримур Хельгасон

Мне удалось предотвратить эту историческую катастрофу, и вместо него туда вкатил банковский юноша – пригожий, да душою негожий, и прошелся своим денежным ластиком по всей истории этого дома, а потом глядел холостым взглядом из его окна со страниц глянцевого журнала; и в мошне у него было густо, а на столе пусто. И сидел он там в окружении пустых стен, словно какой-нибудь пришелец из космоса, абсолютно не подозревающий, что в этой самой гостиной в свое время была написана «Исландская культура», читался «Исландский колокол», и обсуждалось великое сравнительное исследование под названием «Идеалы и одеяла в биографии поэта Стейнна Стейнарра».

Я могла узнать собственный дом только по «золотому дождю», который все еще свешивался из окна и какое-то время был единственным источником финансов у золотого мальчика, так как, судя по дошедшим до меня новостям, этот милый юноша премило разорился. Его большое состояние на самом деле оказалось нестоянием, и сейчас банк наверняка изъял у него хоромы, однако держит их пустыми, «чтобы не обрушить рынок». Да, законы жизни весьма разнообразны. Одни дома должны стоять пустыми, чтоб другие не обрушились. То есть теперь в моем доме живет банк, а я живу в каком-то гараже и шлю ему оттуда свой пламенный привет.

Ну, сделку по продаже, конечно же, провернули невестки: «Не потерпим, чтоб квартира простаивала пустой, без всякой пользы, когда твоя мама все равно в доме престарелых!» Конечно, сама я это не слышала. Мне эти вести водица по трубам принесла. Конечно, дом ушел за баснословную сумму, ведь он стоит там, где стоит: на лучшем месте в городе. В окнах гостиной у него Рейкьявикское Озеро и дом Торсов, и сам президент от него – на расстоянии голоса: тот самый дом на улице Соулэйаргата, в котором прошло папино детство, а еще – на другой стороне улицы – дом супругов-бензиномагнатов с их гаражом-Версалем, кстати, такое жилье сейчас подошло бы мне как нельзя лучше. Моя Доура знает человека, который работал на этой циклопической стройке, и просветила меня обо всех этих умопомрачительных тратах. Бензиновый господин заказал на гараж двери из такого роскошного дерева, что электрический двереоткрыватель не смог их поднять, – они весили по две с половиной тонны каждая. И с тех пор в этот гараж уже никто не заходил.

Хотя, кто знает… На чем это я остановилась?

Да, ранняя весна – это было, как можно догадаться, время бодрости. По вечно серой траве-волоснецу это было не сильно заметно, но весна прилетела с ветром, который вдруг потеплел и приобрел новые чувства. Мы, довольные освобожденем от школы, целыми днями болтались на взморье, выбирали из колючих изгородей клочки шерсти и продавали старой пряхе, которая… нет, вот моя собственная нить и спуталась. Я же рассказывала о том, как продали Скотхусвег. Они выручили за него аж целых 127 миллионов, которые поделили меж собой, словно наследницы в пьесе о британском короле. А поскольку на три без остатка очень хорошо делится 120, они, блюдя свои интересы, решили отдать остаток развалине-свекрови – целых 7 миллионов; и создали вклад для особых целей (на тот случай, если старухе потребуется съездить в Бостон на операцию или нанять малютку Бьорк, чтоб пела на ее похоронах). И с этого самого вклада сейчас капает моя квартплата Доуре.

Стыд и позор им после этого, этим пылесосам для денег, на которых женаты мои сыновья! И позор этот так велик, что ни они сами, ни мои мальчики не смеют посмотреть в глаза париковенчанной обитательнице гаража. Такому-то каменному чуду-юду, как я!

И все-таки я хорошо постаралась. Разумеется, я крепко обиделась из-за этой продажи (причем про меня наврали, будто я на нее согласилась!) и не стала скрывать это от этих герлушек. Тогда у меня еще был телефон, но поскольку я лишилась сна от страданий, я не слишком следила за временем: кажется, я перепутала ночь с пасмурным днем.

– Хербьёрг Марья, это уже ни в какие ворота! Сейчас полчетветого утра! Я отключаю телефон!

– Да пожалуйста, Тоурдис Альва, но знай, что с сорока миллионами никому хорошо не спится.

Я жила этим всю зиму – мою первую зиму в этом гараже. Я держалась за их злость, как обезьяна за ветку: раскачивалась от отчаяния к ворчанию, а потом содрогалась от блаженства, получая по телефону и электронной почте еще более злые ответы.

Но злость и коечная немощь плохо сочетаются, и я стала думать: было бы мне лучше среди устланной коврами роскоши? Конечно, на Скотхусвег у меня было множество красивых вещей, но тот, кому суждено уйти, хочет, чтоб вещей, с которыми ему предстоит расстаться, было поменьше. А кровать – она и есть всего лишь кровать, не важно, где она стоит. Разве мне здесь не сносно живется? И тут я начала направлять свой гнев в русло плутодействия.