Смерть в душе. Странная дружба - Жан-Поль Сартр

стену, быстрей!» — торопит Шнейдер. Брюне садится, чешет голову и вдруг понимает, что ночь нашпигована звуками. — «Что случилось?» — «Быстрей! Быстрей!» Брюне отбрасывает одеяло и распластывается рядом со Шнейдером за стеной. Чей-то голос повторяет: «Убийцы!» Кто-то кричит по-немецки, затем сухо щелкают автоматы. Брюне рискует бросить взгляд поверх стены, при свете вспышек он видит скопление скрюченных деревьев, которые тянут к небу узловатые и корявые ветви, глаза у него болят, голова пуста, он шепчет: «Вот оно, страдающее человечество». Шнейдер тянет его назад: «Какое там страдающее человечество: они хотят нас всех перебить». Кто-то рыдает: «Как собак! Как собак!» Автомат больше не стреляет. Брюне проводит рукой по лбу и окончательно просыпается: «Что происходит?» — «Не знаю, — отвечает Шнейдер. — Они пальнули дважды: первый раз, возможно, в воздух, но второй в нас». Вокруг них шумят джунгли: «Что такое? Что такое? Что это было?» Самозванные командиры отвечают: «Замолчите, не двигайтесь, оставайтесь лежать»; сторожевые вышки чернеют на фоне молочного неба, на них люди, которые их стерегут, держа палец на курке автомата. Стоя на коленях за стеной, Брюне и Шнейдер видят вдалеке круглый глаз электрического карманного фонарика. Он приближается, раскачиваемый невидимой рукой, он освещает серые плоские личинки. Два хриплых голоса говорят по-немецки; Брюне получает свет фонарика прямо в лицо; ослепленный, он закрывает глаза, голос спрашивает с сильным акцентом: «Кто кричал?» Брюне говорит: «Не знаю». Встает сержант, он чувствует себя торжественно и под электрическим светом держится очень прямо, он одновременно корректен и сохраняет необходимую дистанцию: «Один солдат сошел с ума, он начал кричать, его товарищи испугались и вскочили, тогда часовой и выстрелил». Немцы не поняли; Шнейдер говорит с ними по-немецки, немцы ворчат и тоже что-то произносят; Шнейдер поворачивается к сержанту: «Они спрашивают, есть ли среди нас раненые». Сержант выпрямляется, быстрым и точным движением складывает руки вокруг рта и кричит: «Сообщите о раненых!» Со всех сторон ему отвечают слабые голоса, внезапно зажигаются два прожектора, они освещают двор феерическим светом, разглаживающим распростертую толпу; двор пересекают немцы с носилками, к ним присоединяются французские санитары. «Где сумасшедший?» — по слогам спрашивает немецкий офицер. Никто не отвечает, но сумасшедший здесь, он стоит, его белые губы дрожат, слезы катятся по его щекам, солдаты становятся по обе стороны и уводят его, он ошалело подчиняется, вытирая нос и губы платком Брюне. Привстав, люди смотрят на этого страдальца, которому предстоит страдать еще; все здесь пахнет поражением и смертью. Немцы исчезают, Брюне зевает; свет щиплет ему глаза; Мулю спрашивает: «Что они с ним сделают?» Брюне пожимает плечами, Шнейдер говорит: «Нацисты сумасшедших не жалуют». Снуют санитары с носилками, Брюне говорит: «Наверное, можно снова лечь». Они ложатся. Брюне смеется: на том месте, где он лежал, дыра в палаточном полотне. Дыра с порыжевшими краями — это пулевое отверстие. Он показывает его, Мулю зеленеет от ужаса, руки его дрожат: «Ого! — восклицает он. — Ого!» Брюне, улыбаясь, говорит Шнейдеру: «Так или иначе, ты спас мне жизнь». Шнейдер не улыбается, он смотрит на Брюне серьезно и несколько растерянно и медленно говорит: «Да. Я спас тебе жизнь». — «Что ж, спасибо», — произносит Брюне, заворачиваясь в одеяло. — «Лично я, — решает Мулю, — буду спать за стеной».

Прожекторы внезапно тухнут, лес скрипит, хрустит, шумит, шепчет. Брюне встает, глаза его полны солнцем, голова — сном, он смотрит на часы: семь часов утра, люди суетятся, складывают палатки, скручивают одеяла. Брюне чувствует себя грязным и вспотевшим: он потел ночью, и его рубашка прилипает к телу. — «Мать твою за ногу! — говорит блондинчик. — До чего жрать охота». Мулю меланхолически вопрошает взглядом закрытые ворота: «Еще один день без жратвы!» Ламбер в ярости открывает глаза: «Не каркай». Брюне встает, осматривает двор, видит скопление людей вокруг поливального шланга, подходит: совершенно голый толстяк поливает себя водой, по-бабьи взвизгивая. Брюне раздевается, дожидается своей очереди, получает в спину и живот упругую холодную струю; он, не вытираясь, одевается, идет держать шланг и обливать трех следующих. Но под душ стремятся немногие: люди дорожат своей ночной испариной. «Чья очередь?» — спрашивает Брюне. Никто не отвечает, он зло опускает шланг и думает: «Как они себя распустили!» Он смотрит вокруг себя, он размышляет: «Вот. Вот они, люди». С ними будет нелегко. Он берет китель под мышку, чтобы спрятать нашивки, и подходит к группе пленных, которые разговаривают вполголоса. Брюне решается прощупать почву. Девять шансов против одного, что они говорят о жратве. Брюне не станет на это сетовать: еда — прекрасная отправная точка; это просто и конкретно, это подлинно: голодный человек как воск. Но они говорят не о жратве; высокий худой человек с красными глазами узнает его: «Это ты был рядом с сумасшедшим, верно?» — «Ну, был», — говорит Брюне. — «А что он, собственно, сделал?» — «Он закричал», — отвечает Брюне. — «И это все? Суки! А в итоге четверо убитых и двадцать раненых». — «Откуда ты знаешь?» — «Это нам сказал Гартизе». Гартизе — коренастый человек с дряблыми щеками, у него серьезный и печальный взгляд. «Ты санитар?» — спрашивает Брюне. Гартизе утвердительно кивнул головой: да, он санитар, фрицы увели его в конюшни за казармой, чтобы ухаживать за ранеными. «Один скончался у меня на руках». — «Какая все-таки гнусность, — говорит один из пленных, — сдохнуть здесь за неделю до демобилизации». — «За неделю?» — спрашивает Брюне. — «За неделю. Ну за две, если хочешь.

Ведь нас наверняка отошлют по домам, раз они не могут нас кормить». Брюне спрашивает: «А что с сумасшедшим?» Гартизе плюет себе под ноги: «Лучше не спрашивай». — «Что с ним?» — «Они хотели заставить его замолчать, один закрыл ему рот рукой, тогда тот его укусил. Ой! Мамочки! Если б ты их видел! Они начали вопить на своей тарабарщине, друг друга не слыша, они толкнули его в угол конюшни, и все начали лупить его кулаками, прикладами, под конец они все хохотали, а были там и из наших, которые их подначивали, потому что, как они говорили, все началось из-за этого выблядка. В конце концов вместо физиономии у него было месиво, один глаз выбит, они положили малого на носилки и унесли, не знаю куда, но, должно быть, они еще с ним поразвлекались, потому что я слышал, как он орал до трех утра». Санитар вытаскивает из кармана маленький предмет, завернутый в обрывок газеты: «Посмотрите». Он разворачивает бумагу: «Это зуб. Я его нашел утром на том месте, где они его выбили». Он старательно заворачивает зуб, кладет его в