Возвращение из Индии - Авраам Бен Иегошуа

— Не надо. Все будет хорошо. Я разберусь с этим. А если у меня возникнут проблемы, я ведь всегда могу напрямую связаться с вашей матерью.

И мы отправились в гостиную, еще раз просмотреть список, составленный собственноручно владелицей квартиры, пытаясь разобраться, насколько этот перечень соответствует реальному положению вещей. После чего я ознакомился с текстом договора о найме, изобиловавшим наставлениями и предупреждениями, адресованными нанимателю. На мой взгляд, их было многовато, но, сказал я себе, может быть, такова стандартная форма, принятая в конторе Дори. Все было готово — кроме разве что подписанных моими родителями гарантийных обязательств, которых она согласна была ждать до следующей недели. После чего я подписал обе копии договора и, как и полагалось в подобном случае, выдал двенадцать отсроченных чеков на все месяцы наступающего года, так что нам не было необходимости беспокоить друг друга дополнительными встречами. Она положила чеки в свою сумочку, даже не проверив их, после чего достала два ключа и положила их на стол. Только теперь она расслабилась, зажгла тонкую сигарету и, мягко взглянув на меня, спросила:

— Ну, мы что-то забыли или это все?

Трудно было представить себе лучший момент, чтобы поведать ей о любви, которая бурлила во мне вот уже столько дней, и без малейших колебаний и запинки, опустив немного голову, чтобы не встретиться с ее взглядом, я начал изливать ей свою душу, обращаясь доверчиво и непрерывно к этой женщине, которая всего лишь на девять лет была моложе моей матери.

— Я знаю, то, что я собираюсь сейчас сказать, покажется вам абсурдом, потому что и мне самому это кажется абсурдом в этой же степени. Но это чистая правда. И если вы мне верите, то должны просто выслушать меня и сказать, что с этим делать, потому что с той минуты, как мы вернулись из Индии, я ходил вокруг вас, пытаясь связать нас вместе как можно более прочными узами и не дать этой связи распасться. И хотя вы ничем меня не поощряли, но вы и не отвергли моих попыток быть как можно ближе к вам, и лучший пример этому — вот эта квартира, которую я решил арендовать исключительно с целью быть связанным с вами, чтобы вы не исчезли из виду. — Произнося это, я не поднимал головы, потому что боялся, увидеть в ее глазах понимающую усмешку, которая отошлет меня прочь, хотя содержание сказанного, на мой взгляд, должно было ее тронуть.

Я прямо скажу вам — я не могу объяснить того, что со мною случилось, — продолжал я, не поднимая головы. — В ту последнюю ночь в Риме, после того как Лазар ушел, я просто рухнул в пропасть охватившей меня любви к вам. Сейчас, да и тогда это было противно всякой логике и потрясло меня своей необъяснимостью, поскольку до этого я никогда не влюблялся в женщин, которые были бы старше меня. Я прошу не запрещать мне говорить это и не возмущаться моими словами; я и сам не стал бы их произносить, и хотел бы избегнуть их все это время… но дело-то в том, что, избегая каких-то слов, мы не в силах избежать причин, которыми эти слова были вызваны, а именно причины переполняют меня всего, всю мою душу и мысли, с утра до вечера и с вечера до утра. И я не верю, что вы хотите, чтобы все это я вырвал из своей души… вырвал и выбросил вон. Другими словами, если все это аморально, то ведь не более, чем когда, к примеру, взрослый мужчина влюбляется в маленькую девочку… так ведь?

На какое-то время наступила мертвая тишина, и я почувствовал, что не могу больше добавить ни слова — ни одного слова из тех, что тяжким грузом висели у меня на сердце столько дней. Поэтому я оставался безмолвен, опустошенный, с опущенной головой, упершись взглядом в ковер, который, как я механически отметил, был сильно потрепан по краям — обстоятельство, которое не мешало бы занести в инвентарную опись, и стоял так, пока, собравшись с мужеством не поднял глаз в абсолютном отчаянии и не взглянул на женщину, что сидела, вдавившись в спинку дивана в неудобной, скрюченной позе, напоминая большой, мягкий бархатный шар, ее автоматическая улыбка совершенно исчезла, и жестом, которого я никогда у нее не видел, она зажимала свой рот рукой с пальцами, побелевшими от напряжения, — вся олицетворенное внимание, которое подтолкнуло и воодушевило меня на продолжение моих излияний.

— Я задавался вопросом — а что, если вы и Лазар хотели, чтобы я сопровождал вас в Индию не только потому, что я врач, но еще и потому, что надеялись, что я могу влюбиться в Эйнат… как это часто бывает в английских кинофильмах, где все кончается хорошо. Но действительность редко похожа на кино, даже на самое правдоподобное… Вот и здесь — вместо того, чтобы влюбиться в заболевшую девушку, я влюбился в ее мать, и вовсе не потому, что меня ее не было, — она у меня была и есть, и я вполне ею доволен. Дори, пожалуйста, не пытайтесь объяснить мне самому всю эту философию. Когда-нибудь это можно попробовать, но не сейчас и не здесь. Здесь и сейчас я говорю совсем о другом. О загадке, если можно так сказать. О тайне. Именно с этим словом и понятием я всегда боролся и именно с этим столкнулся сейчас. И знаете что? Я предчувствовал нечто подобное. Именно поэтому, услышав, что вы присоединяетесь к нашему путешествию по Индии, я в первую минуту решил от нее отказаться.

Может быть, это был самый подходящий момент, чтобы встать и покинуть ее в хорошем, дружеском настроении, сложив ладони вместе на индийский манер и чуть поклонившись. Ничего от нее я не ждал. Договор был подписан, ключи перешли из рук в руки, и в квартире, где мы сейчас сидели, я теперь был хозяином. А она гостем. А раз так, то хозяин не может встать и оставить гостя на произвол судьбы, одного. Поэтому я вернулся на свое место и застыл, окаменев, прислушиваясь к тому, как снаружи барабанит дождь и сильный ветер безуспешно пытается сорвать крышу.

Она тоже сидела безмолвно. Была ли она ошеломлена, или она ожидала моего признания? Скорее всего, она была ошеломлена, несмотря на свою подготовленность к чему-то подобному, потому что она продолжала сидеть, скрючившись, в углу дивана, пальцы по-прежнему она прижимала ко рту, как если бы они должны были защитить ее от приближающейся неминуемой катастрофы. Ее полное лицо было напряжено и покраснело, но глаза за стеклами очков были уже полны безмятежности — если только не глубокого удовлетворения. И в конце концов ослепительная улыбка пробилась сквозь ее защитные барьеры. Она отняла пальцы ото рта, легонько согнула их, словно подзывая любимого ребенка и сказала шепотом:

— Иди сюда.

Я мгновенно вскочил на ноги и оказался рядом с ней, но не стал дожидаться, пока она скажет, чего она хочет, ибо я твердо знал, чего хочу я, и, склонившись к ней, взял ее за плечи и притянул к себе. «А сейчас — никаких колебаний», — сказал я себе. И, не спрашивая разрешения, одним движением поднял ее на ноги и стал целовать ее в лоб и в щеки, губы, гладя ее мягкую, в нежных складках шею. Ее дыхание стало тяжелым и, сопротивляясь, она пыталась оттолкнуть меня, что-то сказать. Но я не дал ей говорить, крепко прижав свои губы к ее, вдыхая тонкий аромат сигареты. которую она незадолго до того курила, а затем страстно поцеловал и продолжал целовать, чувствуя, как ее руки гладят меня по волосам. «Это неправильно, — бормотала она, пытаясь мягко меня оттолкнуть, — это бессмысленно… это просто глупо». Но я только сильнее сжимал ее в объятиях, потому что знал, если физический контакт сейчас исчезнет, то исчезнет и вся неповторимая магия этой минуты. Ибо пока еще ничего не произошло. Я должен был собрать все свое мужество и добраться до ее тела, чтобы именно в теле осталось воспоминание обо мне, когда наступят ожидающие нас долгие пустые дни.