Враждебный портной - Юрий Козлов

— Я понял, — вернул (физически и умственно) расслабившегося Р.Т. к теме разговора Каргин. — Третий вариант хорош не только для волка-знаменосца и революционной овцы, но и для брата-­крысы.

— Правильно понял, — кивнул Р.Т. — Третий путь России. Бог любит троицу. Наш путь...

— Неплохое название, — согласился Каргин, — для ежедневной газеты «Всероссийского общества защиты крыс».

— Хочешь вступить? — вдруг трезво, как будто и не было двух фужеров с коньяком, спросил Р.Т.

— Хочу тебя уволить, — ответил Каргин, глядя почему-то не на Романа Трусы, а на фотографию президента.

— Это невозможно, — спокойно возразил Р.Т.

— Почему? — удивился Каргин.

— Меня невозможно уволить из «Главодежды», — объяснил Р.Т., — потому что одежда всегда, ну... почти всегда на мне, и это именно «Глав­одежда» — самое лучшее и дорогое из того, что есть и чего нет в продаже. Ты же не хочешь, чтобы я ходил голый, как... мой отец? Поэтому ты можешь мне только поставить на вид... «Новид»... за... появление на работе в нетрезвом виде. Круг «Главодежда-Новид», таким образом, замкнется.

Допился, с отвращением подумал Каргин, какой еще отец, какой круг?

— Образцы, — напомнил Р.Т. — Я принес образцы новой одежды. — Поднялся, сильно накренившись, но удержав равновесие, с кресла. — Принес, — заговорщически подмигнул Каргину, — дары... волхвов.

Вышел в приемную, вернулся со спортивной сумкой.

В кабинет заглянула заинтригованная секретарша, поинтересовалась, не надо ли кофе.

Каргин тупо молчал, глядя на сумку.

Секретарша, тоже не спуская глаз с сумки, прошла к окну, где стояли горшки с растениями. Лучше всех почему-то рос свирепый, утыканный иглами, как дикобраз, кактус, напоминающий то ли врезавшийся в горшок с землей, то ли вылезающий оттуда цеппелин. Он определенно готовился зацвести, уже выпустил из макушки пока что не распакованный розовато­-фиолетовый парашют. Растения поливала уборщица. Хлопоты секретарши были шиты белыми нитками. Каргин хотел выгнать мнимую цветочницу, но отвлекся, заметив, что Р.Т. вытащил из сумки металлический с распылителем цилиндр, напоминающий «Очиститель мыслей» из метро. И карманов, тревожно подумал Каргин, забыв про застывшую у окна секретаршу.

— Что такое одежда? — задал странный вопрос Р.Т., как бандит ножом, поигрывая металлическим цилиндром. — Она делает людей моложе или старше, превращает женщин в мужчин и наоборот. Она может быть любой, но суть не в этом! — Взгляд Р.Т. потеплел, наткнувшись на обреченно стоящую у телевизора бутылку коньяка. — Неважно, во что ты одет, — Р.Т. направил на Каргина «Очиститель мыслей». — Важно, кто тебя одел. Будем проверять?

— Зачем? — пожал плечами Каргин. — Я видел, как он работает.

— Должно же быть в мире что-то, что превыше денег? — нехорошо усмехнулся Р.Т.

Каргин вспомнил, что в сейфе у него лежат пять тысяч евро — десять пятисотенных, фиолетово­-розовых, как ожидаемый цветок кактуса, купюр. Он отложил их для отпуска, который собирался провести на Мальдивах — на одном из рассыпанных посреди океана островов, где немногочисленные домики на сваях отделены друг от друга кустами и пальмами и где у каждого домика собственный участок пляжа. Каргин уже видел себя, сидящего ночью со стаканом красного вина в плетеном кресле под густо утыканным звездами, как... (вот привязался!) кактус иглами, небом, слушающего методичный плеск волн.

Неужели, загрустил он, кактус так и не распустится? Теперь он уже видел себя, открывающего сейф, безропотно отдающего конверт в загребущие руки Романа Трусы.

— Должно, — согласился Каргин, — но я не хочу об этом говорить.

— Почему? — Р.Т. извлек из сумки отвратительную, цвета сухого асфальта или слоновой... не кости, но кожи куртку с широкими рукавами, стоячим до ушей воротником и овальными (на любой размах, включая косую сажень) плечами.

— Видишь ли, — решил поиздеваться над Романом Трусы Каргин, — сознание современного человека организовано по принципу опережающего отрицания видовых, традиционных, фундаментальных — называй их как хочешь — истин и ценностей. Того, кто отрицает собственную природу, бесполезно призывать к ее совершенствованию.

— Ну да, — встряхнул, расправляя, куртку Р.Т., — народ, семья, вера, Родина — одним словом, кровь и почва. Потом появляется отец народа, вождь, лидер нации, лучший друг физкультурников и так далее... Почему-то все они, — пошевелил забралом Р.Т., — лучшие друзья физкультурников, а олимпийские игры у них, как у Юлия Цезаря Рубикон, точка невозврата... Конец известен. Но тебя, — констатировал Р.Т., с любопытством, как будто впервые увидел, посмотрев на Каргина, — тянет, тянет в это болото.

— Как магнитом, — вздохнул Каргин.

— Кровь и почва, — повторил Р.Т., — два компонента. По раздельности еще туда-сюда, объекты патриотического дискурса, но если смешать, по-любому выходит кровавая грязь.

— Помнишь, — спросил Каргин, — Уинстона Смита из романа «1984»? В конце он — через отрицание, предательство, измену и прочие сопутствующие мерзости — всем сердцем полюбил «Большого брата». Я точно так же, можно сказать, сроднившись со всеми мерзостями, с опережающим отрицанием, ведь прав Маркс, жить в обществе и быть от него свободным невозможно, зная конец, предчувствуя неминуемую гибель в кровавой грязи, полюбил народ, семью, веру, Родину, кровь и почву. Не перебивай! — остановил распахнувшего было копыто рта Р.Т. Каргин, — я знаю, что ты хочешь сказать. Народа нет. Есть безнациональное, изувеченное телевидением и Интернетом быдло. У меня нет семьи, я одинок, трижды разведен, а потому не мне драть глотку за семью. Я не хожу в церковь, не исповедуюсь, не имею духовника, а потому рылом не вышел радеть за веру. Я не проливал кровь за Родину, не защищал ее в девяносто первом году, жрал водку, когда танки расстреливали парламент в девяносто третьем, а потом хапал кредиты, торговал, зарабатывал деньги, менял баб, жил в свое удовольствие и плевать хотел на эту самую Родину. Я знаю, что кровь и почва, особенно до превращения в кровавую грязь, внутри нее уже другие химические законы, — это как отсроченная позорная смерть, проклятие мировой и местной общественности. Но я не отступлю, потому что хочу увидеть, как рухнет твоя власть, как развалится твоя Россия, как превратятся в пыль твои деньги! Ты и все, что связано с тобой, с Абрамовичем, с... — Каргин посмотрел на фотографию президента, но не стал называть, как бы оставляя тому призрачный шанс примкнуть к... кровавым почвенникам, мгновенно родился (предпоследний перед кровавой грязью) ярлык, — хуже смерти! Я не хочу жить, но еще больше я не хочу, чтобы жили вы и ваша Россия!