Дети Снеговика - Глен Хиршберг

– Думаешь, он заехал, только чтобы проверить, все ли у нас в порядке? – спросил отец у матери.

– Нет, – ответила она. – Он приехал просто поглазеть. Как и остальные наши знакомые.

Когда родители заговаривали о работе моего отца, их жизни, казалось, расстилались передо мной как одно из Великих озер: нечто такое, на что мне можно было смотреть только с берега, – невероятно большое, несущее в себе смутную угрозу и населенное людьми и событиями, о которых я ничего не знаю и, скорее всего, никогда не узнаю. В тот вечер это ощущение внушило мне ужас. Я побежал наверх и заперся в своей комнате. Мне хотелось закричать, сделать что-то такое, что могло бы настолько их шокировать, что они вспомнили бы о моем существовании, вспомнили бы о том, что я не всегда совершал подобные поступки.

Брент меня опередил. Он прошиб ногой стену моей спальни. Правда, его башмак не прошел насквозь – он лишь раскрошил штукатурку на своей стороне, а на моей от плинтуса паутиной расползлись тоненькие трещины. Одного удара хватило, чтобы прибежали родители, а после второго на меня посыпались крошечные снежинки белил – мой личный снегопад.

– Неужели нельзя угомониться хотя бы на одну ночь? – орала на него мать. – Хочешь, чтобы было еще хуже?

– А вы ничего не делаете! – вопил Брент. – Почему он там сидит? Нас все ненавидят. Его все ненавидят. Он чеканутый! Отпустите, мне больно!

Крики затихли так же резко и на той же яростной ноте, как и начались. Вместо них послышался глухой напряженный шепот. Я приложил ухо к новым трещинам на стене и прислушался, но не смог разобрать ни единого слова. Вскоре бесконечные ужасы прошедшего дня возымели наркотический эффект, и я начал позевывать. Заполз в постель и в легкой дреме проворочался под одеялом, то и дело вздрагивая от тревожных снов, пока не появилась мать с джинсами в руках.

– Надевай, – сказала она. – И спускайся в гостиную. – Из-под халата у нее виднелись сапоги, на шее болтался шарф.

– Зачем? – спросил я.

– Надо. Поторопись.

Мать швырнула джинсы на постель, и я услышал, как она открывает дверь Брента. Часы на стене показывали 1:45.

Через несколько минут мы уже всей семьей сидели на диване, поглядывая сквозь неплотно задернутые шторы на девятерых мужчин в масках, неподвижно стоявших во дворе, светя электрическими фонариками. Никто из нас не знал, что это за люди и чего они добиваются. Может, это линчеватели, может, квартальная стража, а может, у них просто сдали нервы и им легче было провести «Ночь Снеговика», шастая по улицам, чем ее проспать. Мне вдруг вспомнился охотник за детьми из «Вжик-бах! Ту-ту!».[79]Я целый день вспоминал то, что когда-то меня пугало или отчего мне было плохо, потому что теперь все это действовало до странного успокаивающе – эти воспоминания казались гораздо менее ужасными, чем то, что происходило сейчас.

– Может, если мы отдадим им Мэтти, они оставят нас в покое, – сказала мать.

– Отличная идея, – согласился Брент.

Должно быть, она шутила. Я бросил взгляд в ее сторону и вдруг понял, что моя мать – живой человек и что она будет живой не всегда. Я прижался к ней изо всех сил. Закутанная в свое синее одеяло, она не высвободила руку и не положила ее мне на голову. В конце концов, правда через много-много времени, я почувствовал, что она тоже наклонилась ко мне. И мне стало так хорошо, что я даже ненадолго перестал думать о Терезе.

– Джо, может, нам вызвать полицию? – спросила она отца.

– Я не слышал, чтобы эти ребята кому-то причинили зло, – ответил он.

– Я боюсь, мам, – сказал Брент и тут же расплакался.

Меня всегда удивляло, как естественно проявлялись его подлинные чувства – словно барашки на волнах. Мои же надо было звать, как потерявшихся котят, да и то без гарантии. В какой-то момент, когда мы уже перестали смотреть в окно, люди в масках испарились с нашего двора.

На следующее утро, несмотря ни на что, родители решили отправить меня в школу. Им казалось, что это единственно возможный выход. Дескать, я должен как следует прочувствовать всю тяжесть содеянного и попытаться с честью выйти из ситуации. Они изо всех сил старались общаться со мной, будто все было нормально. Матери приходилось особенно трудно. Я не спорил. Просто оделся и собрал рюкзак, но тут позвонила миссис Джапп.

Я сидел за кухонным столом и отлично слышал все мамины «угу» и «м-м-м», видел новую складку, прорезавшую ее лоб, как штрафная линия.

– Понятно, – сказала мать. – И что же они говорят? – Она закрыла глаза. – Да. Ладно, хорошо.

Через несколько минут она повесила трубку.

– Ну что? – спросил я, не видя перед собой ничего, кроме пустого Стола одиночества.

– Все только о тебе и говорят. Миссис Джапп полагает, что вам с Брентом не стоит сегодня идти в школу.

– А Спенсер идет? О нем тоже говорят?

Мать уставилась в пол, и складка у нее на лбу стала глубже. Она опустилась на колени рядом с моим стулом, чем очень меня удивила.

– Мэтти, Спенсер не вернется в школу Фила Харта. Его мать и миссис Джапп решили, что в сложившихся обстоятельствах ему лучше вернуться в Ферндейл. Мне очень жаль.

Медленно, но не раздумывая, я взял свою миску и швырнул ее на пол. Молоко с хлопьями «Будьте здоровы!» разбрызгалось по плиточному полу.

– Вот спасибо, Мэтти! – сказала мать и уронила лицо в ладони.

– Это же глупо! – взревел я. – Он же ничего не сделал!

Мамин взгляд стал строже.

– Ничего не сделал? Очевидно, по твоему разумению, ты тоже ничего не сделал.

Слезы, хлынувшие из моих глаз, в равной мере были слезами ярости, отчаяния и одиночества.

– Это тоже глупо.

– Не разговаривай так со мной, Мэтти Родс. Не смей!

– Спенсер просто был моим другом. Он пытался меня отговорить. Он должен вернуться. Не могут же все вот так вот взять и исчезнуть. – Мне были противны плаксивые нотки в моем голосе, но я ничего не мог с собой поделать.

– Мэтти, я знаю, как тебе тяжело. Но, возможно, это хотя бы научит тебя думать о последствиях, прежде чем что-либо совершить.

– Мне… – начал я и понял, что не знаю, что сказать. Я вдруг снова заплакал. – Можно мне к нему съездить? Отвезите меня к нему, пожалуйста! Я хочу попросить прощения у миссис Франклин.

– В другой раз, Мэтти. Когда-нибудь потом. Не сегодня.

Я так сильно плакал, что слюни сгустились и стали солеными.

– Это самое худшее, что я сделал за всю свою жизнь, – сказал я.

– Да, солнышко мое, – вздохнула мать. – Что правда, то правда. И это причинило горе стольким людям. Теперь понадобится очень много времени, чтобы жизнь снова вошла в привычное русло.