Точка - Григорий Ряжский

— Пока-а-а-аз, девочки, на пока-а-а-з! — орала она при возникновении клиентской ситуации, то есть, когда не маньяк в джипе, а просто купить потрахаться нормальным путем человек желает. Но там, в дворовой глуши — от маньяка стольник верный, да не один, скорее всего, а тут не тебя возьмут, наверно, по закону невостребованности. А в итоге что? А скандал на точке, недобор бабок и штрафы провинившимся. Так-то!

После того случая, с открытием ссаной скважины, я сама Зебру жить к себе позвала, потому что знала, что она с Химок перебралась сюда и подходящего жилья еще не подобрала. А у меня как раз на Бакунинке место освободилось тогда, в моем съемном жилье из-за того, что Янка съехала к постоянному парню в гражданское сожительство. Тот ее на точке у нас купил до утра, сказал по пути, что банкир, а привез в коммуналку и оказался на самом деле детским массажистом, но без заработков. Он ее три дня из коммуналки не выпускал, массировал по всем нужным точкам, а потом влюбился насмерть и сказал: давай вместе жить будем теперь. Она прикинула и согласилась хозяйство его на себя принять с целью будущего брака, прописки и материнства. Жить у него стала, с точки ушла и перешла на заказы дневные, от него по тихой, через диспетчера, по разделу «Студентки». Но у Яночки с русским было неважно, в смысле, с выговором центрального Нечерноземья, сама-то она из-под Харькова родом была, хохлушка чисто черноземная, через мягкое «гэ» и прочие неловкие звуки. Зато кохать умела как положено, выше, чем брала прейскурант, с неоплаченной душевностью к клиенту. И ее брали очень хорошо, западали через одного, но жить вместе только массажист отважился. А заказной клиентуре Яночка вещала, что студентка она не просто, а вечерняя, так ей казалось, сильнее оправдательный мотив за несовершенство русского произношения прозвучит.

До меня ещё, до жизни нашей на Бакунинской улице Янка года два подряд отиралась в Стамбуле, работала «Наташей» в районе главного рынка, там, где кожа, золото фуфловое, джинса и все прочее турецкое на свете, кроме русских туристов в виде клиентуры. А на них-то расчет ее первоначальный и был построен, на наших. Но вышло иначе — наши вообще про это ничего знать не думали, носились как очумелые, до крови любой товар выторговывали и через любую «Наташу» насквозь смотрели, не видя и не нуждаясь в коротком своем забеге на товарную чужбину в ласковом слове и податливом отношении. А брали турки. Это была и радость и доход. Дикие на вид, страшные, они оказывались нежнейшими и заботливейшими по отношению к белой женщине существами, по крайней мере, так было с Яночкой до тех пор, пока самый нежный и заботливый не сунул ей под дых твердейший кулак, закаленный покруче дамасской стали, который вышиб из Янки все дыхание разом и опрокинул ее на пол. Нежный турок грамотно произвел досмотр жилья и отъем денежных накоплений, а также части товаров — услуги он отобрал чуть раньше — и мягкими шагами утопал в свою Турцию, игриво погрозив Янке заскорузлым волосатым пальчиком. Но такое было, правда, один раз с ней, под самый конец двухлетней командировки, когда сумма, достаточная до конца безбедной жизни с двумя сестрами и матерью под Харьковом, сформировалась в окончательно радостную цифру с нужными нулями. Да и то — платили за ночь баксов по сто пятьдесят и кормили не ниже среднего ресторана, с кебаб-шмебаб всегда — с мясом, в общем, на сутки почти хватало потом больше не есть.

Но и в этом деле, как и в родной речи, чужое высшее образование зловещую роль сыграло, подвело нежданно-негаданно. Да и то понятно — время такое началось, вернее, безвременье, окончательно моральные ценности канули в небытие, в глубокое, прекрасное далёко, и потянулись в Стамбул девчонки косяками, не работать, как положено, не наши, а студентки херовы настоящие, натуральные, которые действительно учатся и посещают. Вот они-то и стали рынок услуг сбивать до полного падения ценных бумаг. Сами посудите — Янка рассказывала, и я верю, так как сама точно знаю: быстрый минет — 5 баксов, для чего и штаны снимать турку не требуется, приспустить всего лишь ненадолго и отойти за прилавок своего маленького бизнеса. Ну и чего, — спросите вы, и я спросила бы вместе с вами, если бы не была посвященной, — подумаешь, 5 баксов. А того, — ответит Яночка, — двадцать магазинчиков обгуляла тварь эта учебная — вот тебе стольник, существенная прибавка к скромной стипендии, на конспекты и помаду. Так бляди эти и сбили рынок, привели к окончательному краху продукта услуг, опрокинули в инфляцию и стагнационный застой.

Поэтому и вернулась Янка обратно ни с чем и на столичную точку встала от Красных Ворот во двор поворот. Маме с сестрами написала, что ресторан в Стамбуле прогорел вместе с ее средствами, а сама она теперь в Москве на оптовом рынке «Университетский» работает. Не «работаю», а тружусь, мам, в торговом павильончике с азербайджанцами сотрудничаю за твердую зарплату и процент. Они гораздо надежней турков, хоть и такие же по небритости и единой языковой группе тюркского периода, и никогда в Москве не прогорят, Москва — не Стамбул, Москва против них — город-герой.

А Зебра жить ко мне пошла с удовольствием, намучилась Зебра без дружеской поддержки и без паспорта. Потому что, рассказывала, как время субботника подходит, там еще, на Химках, так ее первой назначают, поскольку ее прикрывать сложней других — у тех всего лишь регистрация отсутствует за нечувствительный штраф с последующим отпусканием восвояси, а главный документ — вот он, имеется, у кого с орлом-петухом, у кого с оттиснутой бульбой, у кого со шматом сала, а у Зебры ни с чем. А бандиты крышевые, какие брали, объясняли, что, мол, пойми и нас, сестренка, у нас точка двойного налогообложения, не впрямую мусорская, а через нас, через договоренный промежуток, что означает дополнительный расход на оперативную связь, защиту и текущий базар утрясать. А ты под двойным прицелом стоишь без социального лица и документа, так что можешь двойное нарекание получить, а нам, выходит, по двойному базару отбивать, так?

И Зебра покорно шла и парилась в бандитской бане, но потом уже честно призналась, что, хоть и без оплаты, но шашлык, винцо — всегда и ребята нормальные. Она позже сообразила, почему бандит лучше мента или клиента — за своих потому что девчонок держат, за таких же, как сами, за отдельно стоящих персоналий в контрапункте жизни. А что насчет затрахивают до смерти, так нет такого ничего — больше в карты режутся и друг перед дружкой похваляются по боевым делам, да я и по себе знаю. А один есть у них, но это уже не из тех крышевых химкинских, а из местных, сухаревских, на Красных Воротах нас брал и не по субботнику, потому что на Воротах мусора держат — за бабки покупал, нормально — так он выпил больше своего норматива и, необязательно раздобрившись, шепнул мне лично, что, если б не нужда бандитской солидарности, то ни девчонок ему не надо никаких, ни бань этих, ни виски с водкой — жену свою обожает больше всего, обмирает просто на нее, любит и в любви своей является консерватором, а из выпивки — компот из черешни, особенно из желтой, мелитопольской. И детей тоже любит невозможно. И даже к теще его — тоже, сказал, без малейшей уценки относится, вот как бывает. Я, помню, поверила ему без заминки тогда, чисто по рассказу. Потом, правда, опомнился и распальцовки немного предъявил вдогонку откровенности, но это так, для самоочистки совести. А, уходя, сунул мне ещё полтинник зелени и ничего не сказал, только посмотрел пронзительно, и я поняла, что сквозной его взгляд этот обозначал: смотри, мол, сестренка, чтоб случайно доверенная тебе слабость не стала достоянием общественности, примыкающей к точке, ясно? А мне и так было бы ясно, даже без страховочного полтинника, хоть и не лишний. Мне, не считая Зебры да впоследствии Мойдодырки, и в голову бы сроду не пришло дальше чувственную информацию разнести, в сторону от источника. На том стою, на такой точке зрения существую, на такой точке морального отсчета.