Опус номер девять ля мажор. Часть 2. Жизнь как музыка и танец - Александр Семёнов

– Художникам позируешь, давай наконец и мне, – сказал в тот вечер Артём. Оля согласилась и с трудом, но всё же вытянула в фотостудию Андрея.

– Больше отговорок нет. Даже кровный враг назовёт тебя каким угодно, но не толстым. Смотри, какие скулы рельефные, – для полной убедительности Оля провела по ним губами, – прямо что-то латиноамериканское. И вообще ты очень красивый.

– Откровенная, явная и неприкрытая лесть. Я русский мужик, возможно с лёгким татарским уклоном.

– Ну, Андрей… Вот представь, выпустишь диск. Обложка нужна? Будешь выступать, на афиши фотография нужна? Пожалуйста, ради меня… Вот и молодец!

Студия располагалась в квартире на верхнем этаже старого, с высоченными потолками, дома. Владел ею, на паях с двумя другими мастерами, сам Артём. Поздно вечером, когда Оля с Андреем приехали на место, он встретил их и проводил в гримёрку, затем в большой зал. Гости с любопытством разглядывали длинное помещение, световые приборы на штативах, солидные и как будто одушевлённые на вид. Чтобы познакомиться ближе, в распоряжении была целая ночь. Начали с Андрея, играющего на гитаре, и с ним пришлось повозиться. «Ты же миллион раз выходил на сцену, – со смехом внушала Оля. – И там не зажимался, не позировал, тебе вообще было до лампочки, как выглядишь. Вот и здесь давай так же». Дело сдвинулось, когда она села на диван у противоположной стены, изображая публику. Андрей постепенно раскрепостился и всё меньше обращал внимание на вспышки импульсного света, на мельтешение Артёма, который после каждой серии кадров двигал источники, что-то поправлял, бормоча под нос, и без конца экспериментировал. В свитере стало жарко, Андрей сменил его на клетчатую рубашку и, пока он переодевался, Артём пролистал на дисплее фотоаппарата получившиеся снимки. Как ни удивительно, они понравились. Очень кстати был и почти чёрный фон, и боковой свет, при котором половина лица резко выступала из тени, и контуры теневой стороны, выхваченные из темноты контровым лучом. Всё это придавало Андрею неожиданно загадочный вид, по-своему романтичный, но без малейшей слащавости, которой он боялся больше всего. Особенно поработал Артём над гитарой: она была то вся освещена, то угадывалась по янтарному блику на полированной деке; где-то узким световым пучком маэстро подчеркнул гриф с блестящими порожками или сделал акцент на левой руке, выразительно смазанной в движении. Андрей воодушевился, и следующие заходы – в рубашке и футболке с черепом и костями – уже не казались ему пыткой.

– Это живые снимки с концерта, – сказала Оля, увидев результат. – Круто, потрясающе! – и, поцеловав Артёма в щёку, ушла в гримёрку варить кофе.

Андрей фотографировался на светлом фоне вместе с Олей, надевшей короткое летнее платье, и всё-таки пытался спрятаться за ней. Но и так вышло неплохо. Затем тщательно побрился и сделал парадные кадры в смокинге с бабочкой, а дальше превратился в ассистента. Он быстро запомнил все приборы, где рефлектор, где октобокс, и переставлял их по указаниям мастера, но тонкую доводку – сдвинуть на миллиметр, повернуть на долю градуса – Артём до последнего делал сам. Оля сменила платье, сама поиграла на гитаре, потом оделась в шорты с майкой и не меньше ста раз подпрыгнула по сигналу Артёма, ловившего её в кадр. Взлетала она высоко, приземлялась так мягко и бесшумно, что если этажом ниже кто-то жил, он вряд ли видел во сне скачущий табун. Потом Оля осталась вовсе без одежды, а Артём свернул бумажный фон, открыв неотделанную кирпичную стену, и вместе с Андреем притащил из соседнего зала несколько фанерных кубов и каких-то абстрактных фигур. «Выдержат, не бойся, – заверил он, нажав ладонью на самую большую. – Занозу не посадишь, всё отполировано».

Готовые фотографии он небольшими партиями слал через интернет. Самые удачные показал коллегам в своём архитектурном бюро, туда по делу заглянул один скульптор, тоже поглядел, и вечером Артём говорил Оле по телефону: