Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

Он встал и загасил сигарету.

— Передайте-ка мне вот это! — указал он на саквояж, стоявший подле моего кресла. То был обычный саквояж врача, новехонький, как и все в этом доме.

— Когда вы получили квартиру?

— В прошлом году… Только подвальчик в ней и сто́ит чего-то… А в Пеште вы куда ходите?

— Да по-разному…

— Но все же? В «Асторию»? «Дунай», «Гранд-отель», «Палас»?

— В «Белый бык» и «Трубочист»… «Клуб» тоже неплох, особенно за полночь.

— Да, там умеют накачать человека до чертиков, а то еще изобьют до полусмерти… Все ж таки развлечение, верно? Но признайтесь, «Геллерт» все же лучше!

— Лучше.

— О, ля-ля! Какие дамочки, бог ты мой! Эти платиновые волосы, эти длинные ногти!.. Ну, следуйте за мной да прихватите сигареты!

Мы миновали другую комнату, поменьше, вышли в прихожую и остановились у какой-то двери, почти у самого выхода.

— А сейчас достанем ключ, — проговорил он и, вскинув брови, стал рыться в саквояже. Наконец пропел: — Вот и нашли мы клю-учик… Милости прошу, дорогой друг! Саквояж повесьте вон на тот крюк, справа от вас. Причесаться не угодно?

— Нет… Сойдет и так!

— Прошу!

Он распахнул дверь, и мы стали спускаться по бетонным ступеням. Снизу повеяло приятной прохладой и каким-то очень знакомым запахом, вернее, ароматом, только я не мог сразу сообразить, каким именно.

— Что вы скажете об этих лампах?

— Отличные лампы.

— Чувствуете? — Он шумно втянул носом воздух.

— Да.

— Полгода я не проветривал помещение… окна забиты досками… и все же чистый кислород!.. Вы действительно ходите в «Клуб»?

— Бываю.

— И в «Белом быке»?

— Угу.

— Но «Геллерт»-то лучше?

— Лучше.

Весь подвал был метров шестнадцати, не больше. С потолка лился красный свет, окна действительно были забиты досками и затянуты шторами.

— Признайтесь, вы этого не ожидали.

— Нет, конечно, не ожидал. Во сколько это обошлось вам?

— Ерунда! Все это гроша ломаного не стоит. Стойка бракованная, — я ее у бывшего трактирщика купил, — под ней ящики, чтоб повыше была. А это обычные стулья, только ножки удлинены — двадцать форинтов за стул, — чтобы до стойки дотянуться… Четыре столика по двести форинтов каждый, зеркало… шкафчик-бар из книжной полки переоборудован… Пальма от досточтимой тетушки моей досталась… Ну, кто займется?..

— Вы!

— Минуточку…

Он включил еще три светильника. Один над баром и два на стенах.

— Вина?

— Да.

— Может, джину?

— Вина…

— Вы действительно ходите в «Белый бык»?

— И туда захаживаю…

— Ах, этот славный Томми Брейтнер! А теперь внимание!

Он включил магнитофон. Пиаф пела «Милорда».

— Что вы на это скажете?

Он взобрался на стул рядом со мной, облокотился о стойку и налил мне вина.

— Классно?

— Давно вы здесь?

— Пять лет! — Он закрыл лицо ладонями. — Кругленьких пять лет, длинных-предлинных! Не могу привыкнуть! А ведь хотел, по-настоящему хотел, потому что понимал: ничего другого мне не остается, если я не намерен загреметь под откос. Но нет — не получается! Там я вырос, там ходил в школу, в университет, там у меня мать, отец, все те, кого я люблю и до кого мне есть дело… Не получается.

— Ваше здоровье!

— Я испробовал все, что только в силах человеческих. Трудился, читал, опять читал… Все напрасно! Пластинки, магнитофон, телевизор, журналы, работа от зари до зари, чтоб забыться… Все впустую! Все напрасно!.. Вы в самом деле не хотите джину?

— Спасибо, не хочу!

— Все это обошлось мне в две тысячи. Мартини?

— Нет, благодарю… Кстати… Это вас вызывали тогда к Беньямину Кочишу?

— Не понимаю.

— Расскажите, пожалуйста… Ведь это вас, как врача, вызывали к Беньямину Кочишу. Вы еще помните эту историю?

Он поглядел на меня пристально и вдруг отодвинул от себя бутылку.

— Ну нет! В эту игру мы играть не будем, приятель!

— Забыли?

— В эту игру я не игрок! — сказал он еще раз.

И, подойдя к магнитофону, стал перематывать ленту.

— Любопытно, сколько Пиаф лет?

— Что-нибудь между сорока и пятьюдесятью… Ведь это вас тогда к нему вызвали?

— Приходилось вам когда-нибудь слышать, как коверкают слова дети? Ну так вот, слушайте!

Он включил магнитофон.

— Вот соберусь я как-нибудь в Пешт, возьму с собой эту машинку, а не то куплю там другую, и пойду я с нею в «Мак»… Так часика в два ночи, когда там все в самом разгаре… запишу и привезу домой, сюда, в подвал. Что вы на это скажете? — выкрикнул он под оглушительный рев музыки. — Запустить ленту, и чтоб она крутилась непрерывно… а магнитофон спрятал бы, скажем, за зеркалом или под потолком установил бы, на полке!

Он зашел за стойку, налил себе джину, положил в стакан лимон, сахар и стал смешивать.

— Такого вы не ожидали? Ну, скажите откровенно! — Он обвел взглядом помещение.

— Не ожидал…

— В прошлый раз я обошел все магазины, хотел найти репродукцию Гогена. «Bonjour, Monsieur». Знаете? Нигде не нашел, все ноги сбил. Вы не могли бы достать мне ее? Правда, одна у меня есть, но совсем маленькая и тусклая… Таков и я сам, когда являюсь поутру в свою амбулаторию… — Он по-прежнему кричал во весь голос: из-за магнитофона ничего не было слышно. — Да, да… как я сам, когда иду по улице… «Здрасьте… здрасые… день добрый…»

— Приглушите его!

— Вот погодите, скоро мне приладят сюда божественный усилитель, чтобы вдвое громче было.

Он подошел наконец к магнитофону и выключил его.

— Не получается у меня здесь! — проговорил он тихо. — И никогда не получится! — Он повернулся ко мне: — Никогда не получится! Ну, что мне делать?

— Расскажите все-таки хоть что-нибудь о той истории… Когда Варга застрелил Беньямина Кочиша…

Он замотал головой и подошел к стойке, чтобы налить себе вина.

— Мне нет до этого никакого дела, приятель! Спрашивайте у тех, кто заварил всю эту кашу. Я врач и, если угодно, хотя бы поэтому обязан молчать. Ну, еще немного!

Он вернулся к магнитофону, включил его и прослушал песенку до конца. Потом взглянул на часы:

— Заведение закрывается! Допивайте свое вино!

Когда, поднявшись по лестнице, мы закрыли за собой дверь, он повернул ключ в замке и сказал вдруг:

— Вот вы про Варгу спросили и про того, другого, про Беньямина Кочиша… Действительно, был я тогда у них. Но, видите ли… добывая свой диплом с похвальным усердием, я научился в то же время никогда не забывать об одном правиле, а именно: мне никогда и ни до чего нет дела… Ни до чего, приятель! Вот так! Хорош бы я был, в самом деле…

Во входную дверь постучали.

— Кто там?

— Вы дома, господин доктор? — спросил надсадный