Современные венгерские повести - Енё Йожи Тершанский

— Вот так и сваливает хворь человека, хочет он того или нет. Она ведь не разбирает кто да что… хе-хе-хе…

В стороне от нас, у самого конца стойки, расположился пожилой крестьянин с кнутом в руке; он был уже сильно в летах — далеко за семьдесят, должно быть, — но еще жилистый, крепкий. Перед ним стоял большой стакан фреча. И голос у него оказался сильный, звучный.

— Вы, товарищ, в госхоз приехали? Из Пешта?

Он не сдвинулся с места, по-прежнему опираясь локтем о стойку. Его загорелое энергичное лицо испещрили морщины, седые волосы были коротко острижены.

— Да, да, товарищ из Пешта! — с готовностью откликнулся корчмарь.

— Мы еще не встречались, — сказал старик, ощупывая всего меня взглядом; наконец глаза его остановились на моем лице.

— Нет, не встречались, — ответил я.

Старик неторопливо поднял свой стакан, покрутил его, чтоб заиграли пузырики, и отпил несколько глотков.

— Это я просто так спросил.

Он поставил стакан на стойку, пригладил усы и опять устремил на меня невозмутимый изучающий взгляд.

Корчмарь кашлянул раз-другой, потом принялся вытирать стойку и, приблизившись к старику, сказал:

— Лошадям-то на солнцепеке несладко, должно быть, а, дядя Шандор? Как бы не испугались какой машины…

Старик не обратил на его слова ни малейшего внимания.

— Да, оно ведь неплохо, — заговорил он опять, — побольше знакомых иметь в Будапеште. Как знать, когда пригодится такое знакомство… — Глаза его на секунду вспыхнули. — Или не так?..

Я вынул из кармана пачку «Кошута», раскрыл ее и сказал корчмарю:

— Маленький фреч, пожалуйста!

— У нас, знаете ли, возчиков много, — сказал корчмарь, — нет-нет да и заскочат фреч пропустить. Но здесь они долго не задерживаются, — он стрельнул в старика взглядом, — выпьют по-быстрому и в путь…

Старик залпом допил свой стакан.

— Налей-ка еще! — сказал он, передавая стакан корчмарю и сверля его взглядом.

— А сегодня жарко будет, — заметил я.

— Именно так, очень жарко будет, не дело в этакую жару лошадей на самом солнцепеке держать, — подхватил корчмарь.

— Не-ет, это дело хорошее, если у кого в Будапеште дружки добрые водятся. Это от многих болезней лекарство! — снова взялся за свое старик. — Дай-ка мне и спички! — потребовал он, когда корчмарь поставил перед ним фреч.

Я протянул ему спички.

— Прошу!

— Да вот уже и Банди дает, — сказал он и, взяв у корчмаря коробок, закурил, а потом притоптал спичку ногой. — У человека ловкого дружков много… чем ловчей он, тем их больше! И начальству — директору госхоза, скажем, — не вредно их иметь.

Повернувшись ко мне, он опять смерил меня взглядом.

— Когда мы тут, в девятнадцатом, директорию[29] создали, не было у нас нигде никакого знакомства, никогошеньки не было в целом свете!.. Но зато врагов хватало. И среди господ, и среди нашего брата. Всякие были. У бедноты ведь больше всего врагов как раз тогда объявляется, когда она судьбу свою в собственные руки взять хочет. А уж когда беднота и вправду завладеет ею — тут надо смотреть в оба, чтоб, значит, в руках ее удержать, судьбу-то. И чем больше власти в руках, тем это опасней! Таков уж, видно, закон! Таким он был, да таким и остался!

— Хе-хе-хе! — Корчмарь снова начал тереть стойку. — Любит наш дядя Шандор пофилософствовать.

Старик не унимался:

— А еще такой есть закон, почтенный, что самый большой враг бедняку — он сам! Потому, как только выкарабкается он из нищеты, сразу голову теряет на радостях, ну и вредит себе больше, чем кто иной навредить мог бы… Сам себя же и кусает, словно взбесившийся пес, а не то в собственного сына вцепится, как свинья шалая… И себя погубить готов, и друга своего закадычного!.. Вот ведь графья да господа всякие, эти за чад своих и домочадцев горой стояли, на все шли, чтоб от своих беду отвести. Обороняли, словно собака щенка своего, пусть, мол, хоть шестеро чужаков голову сложат, чем из нас один-единственный. Мало того, слугу доброго в обиду не давали, и любого из тех, кто их телегу подталкивал. И не корили больно, если кто из своего роду-племени оступится. Главное — за них он или против них, а уж своего от всякой беды оградят. Да еще как! А все потому, что давным-давно уразумели: иначе их власти не продержаться. То есть закон жизни уразумели!

Он выложил на стойку деньги.

— На это у них ума хватало… Вот, получи, Банди!

— Вы ведь Шандора Варги отец? — спросил я, поднимая стакан.

Он спрятал сдачу и посмотрел на корчмаря.

— Да-а, пора бы уже послать людей к графу с поклоном — пусть, мол, назад возвращается и пусть будет все, как было, потому что так нам и надо! Привыкли мы, видать, к тем порядкам, при каких на свет родились, так пускай и подохнем при них же… Другое-то не про нас!

— Вечно вы со своими шутками, дядя Шандор! — осклабился корчмарь, поглядывая то на старика, то на меня.

Старик подтолкнул свой стакан к середине стойки, потом поднес руку к шляпе:

— Ну… желаю удачи! Всего доброго! — и пошел к двери.

Только сейчас я заметил, что он сильно волочит ногу, забирая ею далеко влево, и левое плечо у него низко опускается при каждом шаге.

— Это у него после директории, — кивнул ему вслед корчмарь. — Как сменились тогда власти, так его и забрали, только год спустя вышел на свободу. Господа офицеры ногу ему сломали, а младший брат его, так тот и вовсе домой не вернулся. Он ведь тоже в директории был, вот его и изничтожили… Никто даже не знает, где его могила… — Корчмарь наклонился ко мне поближе. — Пожалуйста, скажите товарищу директору, что я отложил для него несколько бутылочек «Кинижи», потому что этого пива теперь до субботы не будет, да и тогда не знаю, сколько получу… — Он кивнул на дверь: — На дух не принимает старик нашего товарища директора, даже имени его не произносит… — Он проводил меня до самой двери. — Так вы уж не забудьте, скажите про пиво-то…

Как раз в эту минуту старый Варга взял в руки кнут, вожжи и крикнул лошадям: «Но-о, трогай!» Он сидел на козлах совсем прямо, издали ему нельзя было дать больше пятидесяти.

4

10 часов.

— Еще стаканчик вина?

— Пожалуй.

— А может, лучше пива?

— Нет, я предпочел бы не мешать…

— Ну, тогда придется вам спуститься со мной в подвал. Впрочем, рано или поздно это должно было случиться. Я не всякому его показываю, но