Сват из Перигора - Джулия Стюарт

Обнаружив на пороге человека из совета, Лизетт Робер мигом забыла о своей досаде по поводу недостатка приличного провианта и пригласила гостя войти. Но такова была сила ветра, что Жан-Франсуа Лаффоре — который одной рукой вцепился в дверной косяк, а другой — в свой портфель из мягкой кожи — вдруг исчез, и понадобилось несколько долгих минут, прежде чем он, шатаясь, снова возник в поле ее зрения. Не медля ни секунды, Лизетт Робер цапнула его за рубашку, втянула в дом и закрыла дверь.

После того как Жан-Франсуа Лаффоре пригладил волосы, заправил рубашку в брюки и извинился за беспокойство, он объявил, что пришел по делам службы. Прижимая портфель к животу, человек из совета объяснил, что получил большое количество сигналов от местного населения о том, что Лизетт Робер продолжает принимать ванны. И хотя сам он всецело осознает, что стояние под душем в пластмассовой кабинке на Пляс-дю-Марш не идет ни в какое сравнение с непревзойденным удовольствием, которое получаешь, сидя в собственной ванне, он вынужден напомнить хозяйке дома, что это запрещено.

Лизетт Робер, проинформировавшая о своих преступных деяниях максимально возможное число односельчан, тотчас признала вину. Она пригласила инспектора наверх и показала последнее из своих правонарушений. Стоя у края ванны и глядя на розовую губку, неторопливо скользившую по теплой воде, она попросила человека из совета учесть еще минимум дюжину подобных проступков с ее стороны.

Они вернулись на кухню, и Жан-Франсуа Лаффоре тут же присел за стол — рядом с подсолнухами, которые Лизетт Робер поставила в вазу, дабы украсить предсмертный час. Вынув из мягкого кожаного портфеля чистый бланк, человек из совета старательно заполнил его печатными буквами, не желая отходить в мир иной, не исполнив служебный долг. Под жуткие завывания в трубе дымохода он попросил Лизетт Робер поставить внизу подпись и дату. Когда оформленный бланк вернулся в портфель, Жан-Франсуа Лаффоре облегченно откинулся на спинку стула и с удовольствием пригубил «пино» из бокала, что налила ему повитуха. И после того как они разделались с двумя банками паштета из дикого кабана и половинкой багета, запивая еду лучшим из всех красных вин, что нашлись в погребе, человек из совета охотно принял предложение Лизетт Робер присоединиться к ней в ванне.

Первым же делом Гийом Ладусет поспешил проверить, как там его матушка. Мадам Ладусет он нашел у нее дома: вытянув голенастые, как у цапли, ноги, старушка сидела на полу в кухне и с предовольнейшим видом доила козу, занесенную ветром в раскрытое окно. Убедившись, что матушка в безопасности, Гийом кинулся вниз по Рю-дю-Шато — той, что действительно вела к замку. Ураган с такой яростью лупил в грудь, что он едва мог дышать.

Нагнув голову, Гийом попытался пересечь двор замка, но ветер схватил его за ноги и шмякнул о выбеленную солнцем дверь. Поднявшись с земли, сваха замолотил по двери кулаками, но ответа не последовало. Чувствуя, что буря вновь норовит оттащить его за лодыжки, он оставил приличия, ввалился в дом и, подперев дверь спиной, кое-как запер ее. Под барабанную дробь гравия, что закручивался волчком во дворе и обстреливал окна замка, сваха громко позвал хозяйку, но никто ему не ответил. По коридору с фиолетовой плесенью, сейчас более напоминавшей по цвету свежую кровь, он прошел в кухню со сводчатым потолком. Медная утварь на крючках грохотала и тряслась, точно бесноватая. Гийом огляделся, но деревянное кресло, сиденье которого сдвигалось, открывая тайник, куда в былые времена прятали соль от сборщика налогов, оказалось пустым. Вернувшись обратно тем же путем, он очутился в гостиной с полом pisé — но никто не прятался под длинным дубовым столом, украденным из монастыря. Сваха метнулся по коридору — мимо комода, скудно инкрустированного перламутром, — рывком открыл двери в grand salon, но обнаружил на перекидном двустороннем полу лишь три еще теплых трупика ласточек.

Под грохот черепицы, что градом сыпалась с крыши во двор, Гийом открыл тяжелые двери оружейной, забитой железными нагрудниками, инкрустированными перламутром мушкетами и старинными двуручными мечами. Но внутри его встретил один лишь смрад поражения. Он спустился в темницу, но во мраке глаза его различили лишь ржавые цепи да царапины на стене. Неожиданно он наткнулся на потайную дверь и очутился в подземном ходе, ведущем в часовню конца XV века, что была отстроена заново руками прокаженных. Но в часовне не оказалось ни единой души, преклонившей колени и молящейся о спасении. Он прошел подземный ход до конца и вышел через маленькую дверцу за дымоходом.

Каменная винтовая лестница, давно нуждающаяся в ремонте, привела Гийома в коридор, увешанный выцветшими гобеленами; обрывки ветра, точно когтями, вцарапывались в трещины вокруг окон. В спальне он опустился на колени — заглянуть под кровать Эмилии Фрэсс, и тут взгляд его упал на листок бумаги. Высохшее на солнце, любовное послание лежало на ночном столике рядом со стаканом подрагивающей воды. Он увидел след от укуса там, где когда-то была его подпись, и еще раз перечитал все, что смог разобрать в расплывшихся кляксах сдобренного ромом crème pâtissière. Глаза Гийома скользили по излияниям обожания и благоговения, и невыплаканные слезы страсти, что копились в его душе двадцать девять лет, заставили сваху поморщиться от боли. Он схватил авторучку, лежавшую рядом с ночником, подписал письмо второй раз, вернул листок на тумбочку и продолжил поиски в башне.

Когда в замке не осталось ни одного уголка, куда не заглянул бы Гийом, уже охрипший, выкрикивая заветное имя, он побрел, шатаясь, как пьяный, обратно через двор. Ветер терзал и мучил его, и огромные каменные зубцы рушились на землю вокруг. Гийом достиг подъемного моста, но тягостный гул за спиной заставил его обернуться. К ужасу своему, он увидел, как ветер срывает с часовни крышу, точно крышку консервной банки. Несколько секунд она провисела в воздухе, пока ураганные порывы, будто соперничая друг с другом, рвали ее то вправо, то влево. Внезапно они отступили, и крыша сверзлась с небес в зловещей тиши, с грохотом обрушившись наземь в нескольких футах от ошалевшего Гийома. Именно в этот момент сваха сообразил, что пора бежать.

Когда Гийом Ладусет забарабанил в дверь бара «Сен-Жюс», умоляя впустить его, там уже находилась довольно внушительная толпа пытающихся забыть о жизни, что прожита зря и которой они вот-вот лишатся навеки. Наконец его стук услышали, дверь открылась, и чудовищный порыв ветра втолкнул сваху внутрь. Пока несколько односельчан боролись с дверью, столы и стулья швырнуло к противоположной стене. Гийом Ладусет спросил, не видел ли кто Эмилию Фрэсс. На мгновение в баре воцарилась полная тишина, а затем Сандрин Фурнье и мсье Моро в один голос ответили, что видели, как Эмилия шла по направлению к лесу. Сваха взял себе выпить и сел у окна, глядя на Пляс-дю-Марш, по которой кубарем носилась мебель с террасы бара. Прорвавшийся под дверь ветер вцепился Гийому в лодыжки, и он понял, что шансов у владелицы замка нет.

Односельчане уже готовились приступить к многословному процессу признания в смертных грехах, но тут кто-то яростно заколотил снаружи. Сердце Гийома сжалось, и он вскочил, чтобы отворить дверь. Но тот, кто, шатаясь, ввалился в бар, оказался совсем не похожим на Эмилию. Борода незнакомца испанским мохом свисала до пупка, а сам он был такого обхвата, что Фабрис Рибу не на шутку забеспокоился насчет целости своих барных стульев.