Последний сеанс Мэрилин. Записки личного психоаналитика - Мишель Шнайдер

Первый фотограф в жизни той, которую пока еще звали Норма Джин Бейкер, в тридцать три года приехавший из Европы по приглашению продюсера Дэвида О. Селзника, был привлекательным мужчиной.

В конце пятидесятых годов журнал «Лайф» заказал у Андре де Динса серию фотографий Мэрилин с Наташей Лайтесс, ее преподавательницей актерского мастерства. Лайтесс была неудавшейся театральной актрисой русского происхождения, она приехала в Голливуд из Берлина. Монро и Лайтесс должны были изобразить урок театрального искусства в их доме в самом центре Беверли Хиллз. Все начало портиться с первых же фотографий. Они поссорились. Де Динсу не понравился костюм Мэрилин. На ней была очень закрытая блузка и ужасная юбка, доходящая до щиколоток. Ее претенциозная прическа показалась ему просто отвратительной, а ведь он хотел показать ее обворожительной, шокирующей, желанной женщиной. Де Дине предложил Мэрилин позировать лицом к Наташе, в одной короткой черной комбинации, с растрепанными волосами, и делать театральные жесты. Он хотел, чтобы кадры кипели жизнью. Наташа была с ним не согласна. Она возразила, сказав, что Мэрилин должна стать настоящей актрисой, а не сексуальной куклой. Де Дине напомнил ей, что Мэрилин прославилась именно благодаря своей сексуальности, затем собрал оборудование и хлопнул дверью, крикнув на прощание, что не желает работать с ханжами.

В последние годы жизни Мэрилин фотография оставалась для нее последним прибежищем каждый раз, когда она впадала в отчаяние. Когда ей предстояло сниматься в фильме, двадцать раз повторять одну и ту же сцену перед сотней человек, это настолько наполняло ее ужасом, насколько успокаивал танец порхающего вокруг нее мужчины с фотоаппаратом.

«Look bad, not only sexy, dirty» («Покажи себя порочной — не просто сексуальной, а грязной») — наверное, именно это сказал Мэрилин неизвестный оператор, прежде чем включить камеру в неприглядной квартирке в Уиллоубрук, в предместье Лос-Анджелеса. Фильм длится три минуты сорок одну секунду. Он был снят на черно-белую пленку. Фильм немой, но впоследствии был озвучен отрывком песни Мэрилин «My heart belongs to daddy».

Если этот короткий фильм — не фальшивка, то это первая видеозапись Мэрилин. В двадцать два года, чтобы выжить в Голливуде, она продавала, что могла, всем желающим: свое тело — продюсерам, а свой образ — неизвестным зрителям, просматривавшим эти короткие порнографические фильмы, снятые при студиях. Они назывались «Сиськи, яйца и члены». Этот фильм, «Порно», особенно непристоен. Актриса приходит в черном платье и снимает его, чтобы остаться в черном же корсете, с подвязками и без трусов. У нее выпуклый живот, толстые бедра, большая голова и левая сторона лица закрыта спадающими каштаново-розовыми волосами. Что-то невыразимо вульгарное и усталое видно в ее тяжелой походке и неуверенных движениях, когда она засаживает в себя инструмент, который только что, в подарочной упаковке, передал ей мужчина. Если бы не ее лицо на последнем кадре, когда она курит сигарету, глядя на мужчину, которому она только что делала минет и с которым занималась сексом, вспрыгнув к нему на колени, можно было бы усомниться, что это Мэрилин Монро. Однако только ей одной принадлежит эта улыбка.

В этих кадрах с раздеванием и печальным совокуплением — устаревшая порнография, жестокость секса, завораживающее уродство. Из-за отсутствия звука еще громче слышится стон или крик, выраженный в кадрах. Этот фильм с выявляет не столько истины секса, сколько кино. Оставшиеся копии, истертые до дыр и не подлежащие реставрации, показывают, как образ пожирает образ; как проказа забвения разъедает самую откровенную позу; как тени поднимаются на поверхность пленки и говорят вуайеристу: не на что здесь смотреть.