Королева пустыни - Джорджина Хауэлл

Для дождливых дней Гертруда и Морис изобрели игру в прятки под названием «Служанки» – игру, которую она запомнит и которая приобретет для нее совершенно иное значение в пустыне через много лет. Начиналась она в подвале, где дети могли стоять во весь рост, а взрослым приходилось пригибать головы. Играющий должен был тихо пробежать по множеству коридоров, наверх по узким извилистым лестницам, которые вели в комнату служанок, и так, чтобы слуги его не увидели. Если тебя заметят – следовало завопить и возвращаться обратно, начинать все сначала. Или можно было начать из-за водопроводного бака на чердаке, куда добраться по короткой привинченной к стене лестнице, бежать вниз в прачечную и комнату экономки в тихом полуподвале. Комната, обставленная выкрашенными в кремовый цвет буфетами, была оклеена обоями Уильяма Морриса, где поющие птицы сидели на шпалерах в листьях и плодах на фоне темно-синего неба. Следы этих обоев заметны еще и сегодня.

Гертруде повезло, что у Флоренс была такая добрая душа. Режим более суровый мог бы подорвать доверие падчерицы, а еще вероятнее – сделать из нее бунтовщицу, которой она так и не стала. Младшая дочь Флоренс Молли, впоследствии леди Тревельян, писала о матери: «Не могу припомнить, чтобы она с кем-нибудь из нас говорила сурово или кричала за неправильные поступки. Она была мягкой, понимающей, полной нежности ко всем детям, не себялюбивой и с таким даром сочувствия, какого я ни у кого больше и близко не встречала. В ее присутствии мы ощущали себя надежно и уверенно».

Еще с Флоренс было очень интересно. Дети превратили садовый сарай в дом для игр и назвали его «Вигвам». У них была резиновая печать с этим названием, и они рассылали официальные приглашения к чаю или к обеду родителям, садовнику и гувернантке. Флоренс, явившись в ответ на такое приглашение в лучшем своем вечернем платье и с бриллиантами в волосах, обнаружила, что дети собираются везти ее в сарай на тачке. По дороге к «Вигваму» они тачку перевернули, но Флоренс, поцарапанная и испачканная, героически выдержала всю дневную программу, не только проявив хороший характер, но и показав отличный пример социального самообладания.

Другое приглашение звало «мистера и миссис Хью Белл на чай в пятницу 13 августа 1892 года в 5 часов вечера» и заканчивалось просьбой RSVP[3]. Флоренс, которую дети неустанно поддразнивали за французский акцент, включилась в игру.

«В собственные руки для Monsieur и Mesdames de Viguevamme, Ред-Барнс, Коатем, Редкар, – написала она. – Маркиза де Смех будет иметь удовольствие видеть у себя за ужином мистера Чепухмена, мисс Ерундель и мисс Трень-Брень в 19.30». Видимо, опасаясь пожертвовать еще одним вечерним платьем, она добавила: «Маркиза сожалеет, что приключившееся, к несчастью, деликатное состояние здоровья не позволит ей для этого случая надеть придворное платье с перьями или напудрить волосы».

Но как бы ни была Флоренс весела и терпима, в отношении правил поведения она держалась строгости. Она часто писала эссе с названиями вроде «Маленький моралист» или «Si Jeunesse Voulait» (если бы молодость хотела). Правила, касающиеся хороших манер, соблюдались неукоснительно – давала ли она нагоняй кучеру, покинувшему козлы ради укрытия от дождя, или ребенку, недостаточно вежливо поздоровавшемуся с гостями. Манеры, утверждала она, важны для нас не менее, чем для других. Может быть, она повторяла это для подросшей Гертруды, когда писала: «Как бы ни были ценны интеллектуальные богатства, которые ты можешь предъявить, но если в качестве метода обращения с коллегой-мужчиной и ради привлечения его внимания ты используешь пощечину, то вряд ли завоюешь его благожелательный интерес к твоим будущим достижениям».

Нетерпеливую Гертруду все это несколько утомляло. Для нее разговор состоял в том, чтобы что-то выяснить или кому-то сообщить. Она не чувствовала глубокой заинтересованности в том, чтобы коллеги-мужчины оценивали ее достижения. Но бывали времена, когда Флоренс оказывалась на одной с Гертрудой волне, как в своем сетовании: «Тенденция, демонстрируемая многими в остальном разумными людьми: верить, что их собственная раса – самый интересный в мире предмет, их семья – наиболее достойна упоминания, школа, где они учились, – единственно возможная, квартал Лондона, где они живут, – самый приятный, а их собственный дом в нем самый лучший». Это «коварная опасность, с которой следует бороться». Сама наполовину англичанка, наполовину ирландка, Флоренс очень нервно относилась к тем издевательским карикатурам, которые иногда появлялись в «Панче» о французах, их привычках, гигиене, еде и нравственности, – а все это, как она знала, во многих случаях бывало лучше английских аналогов. Обстановка восприимчивости к чужим стандартам и образу жизни оказалась лучшей подготовкой к путешествиям, и Гертруда с детства к ней привыкла. Позже она довела эту восприимчивость до логического завершения, пройдя при этом куда дальше, чем имела в виду Флоренс.

«Правильное» воспитание, которое получила Флоренс, космополитическое общество, в котором она вращалась до брака с Хью Беллом, погрузило ее в интеллектуальную и артистическую богему, с которой она вряд ли бы столкнулась, если бы была воспитана в Англии.

До самого восшествия на трон Эдуарда Седьмого актеры, художники и скоробогатые купцы не включались в аристократические круги, разве что в исключительных случаях, объясняемых покровительством. Флоренс за свою жизнь очень подружилась со многими актерами, в частности Кокленом – звездой французского театра, с Сибил Торндайк и с американской актрисой Элизабет Робинс. Флоренс познакомилась с Робинс, которая представила английской сцене пьесы Ибсена, вскоре после своего прибытия в Лондон. Несмотря на то что Робинс была активной участницей движения суфражисток, с которым Флоренс никогда не могла согласиться, они стали близкими подругами. Робинс поставила в театре «Вест-Энд» самую известную пьесу Флоренс «Жена Алана» и сыграла главную роль в этой трагедии из жизни рабочего класса. Она стала одной из самых частых гостий в доме Беллов, внеся большой вклад в текстуру интеллектуальной жизни, среди которой росла Гертруда. Лайза, как ее называли в доме, забавляла детей, показывая им комические театральные падения, лицом на ковер. Позже, когда Гертруда стала старше, они вдвоем, дождавшись, пока Флоренс ляжет спать, обсуждали различные «про и контра» суфражизма. Флоренс придерживалась по этому вопросу такой жесткой точки зрения и столько написала против суфражизма, что обсуждать это с Лайзой не могла. Гертруда и Лайза позже много лет состояли в переписке, и вечная странница часто упоминала в письмах, написанных в шатре, как ей не хватает этих «бесед у огня».

Флоренс рассказала Гертруде и Морису о самом раннем своем знакомстве с Чарльзом Диккенсом, дочь которого Китти Перюгини была одной из первых ее приятельниц. Диккенс был близким другом ее родителей сэра Джозефа и леди Оллифф, как и его современник Теккерей, и часто навещал их в Париже. Однажды он должен был читать на благотворительном вечере в британском посольстве, организованным сэром Джозефом. Флоренс вспоминает, как Диккенс вошел в салон и спросил: «А где будет сидеть мисс Флоренс?» – «Флоренс там не будет, – решительно сказала леди Оллифф. – Она еще слишком маленькая». – «Очень хорошо, – жизнерадостно ответил Диккенс. – Меня тогда тоже не будет».