Только с дочерью - Бетти Махмуди

Хакимы были людьми достаточно искушенными и легко приспособились, однако Баба Хаджи и Амех Бозорг, хотя и старались изо всех сил, с трудом справлялись с новой обстановкой. Баба Хаджи с недоумением воззрился на серебряный столовый прибор, не зная, как с ним обращаться. Я видела, что он никак не может догадаться, зачем ему дали матерчатую салфетку, и про себя возмущается нелепой расточительностью – мол, зачем это каждому отдельный стакан для питья.

Амех Бозорг ерзала на стуле, пытаясь устроиться поудобнее. Наконец она сняла со стола тарелку и уселась на пол в столовой, с удовольствием кудахча над брюссельской капустой, которую называла «маленькими кочанчиками Бетти».

Несколько мгновений спустя моя столовая превратилась черт знает во что. Брызги и крошки разлетались по всему столу, а когда гости зачерпывали пищу руками, изредка прибегая к помощи ложки, еда еще и сыпалась на пол. Махмуди, Махтаб и я спокойно ели, пользуясь столовыми приборами.

Когда ужин закончился – это произошло довольно скоро – и гости перешли в гостиную, Махмуди шепнул мне:

– Смотри, здесь сидела Махтаб. Ни одной крупинки риса не упало с тарелки ни на стол, ни на пол. И посмотри туда, где ели взрослые.

Мне незачем было смотреть. Я знала, что допоздна буду счищать рис – и не только его – со стен и ковра.

В гостиной я подала чай. Амех Бозорг добралась до сахарницы и, пересыпая ее содержимое – ложку за ложкой – в свой крошечный чайный стаканчик, оставляла на полу густые сахарные дорожки.

Однажды вечером мы пошли в гости к Акрам Хаким, матери Джамаля, того самого «племянника» Махмуди, который – сто лет назад – встретился с нами перед завтраком в остинской гостинице и сообщил нам новость о захвате посольства США в Тегеране. Здесь же присутствовала племянница Акрам Хаким, которая явно была чем-то расстроена. Я спросила у нее, в чем дело, и она на английском поведала мне свою историю.

В тот день она пылесосила квартиру, как вдруг ей захотелось покурить. Надев манто и русари и оставив дома двух дочерей – одной семь, другой десять лет, – она вышла за сигаретами в магазин через улицу. Она купила сигареты и возвращалась домой, когда ее остановил пасдар. Несколько блюстительниц закона втолкнули ее в машину и ацетоном стерли лак с ногтей, тряпкой – губную помаду. Накричав на нее, они пригрозили, что отправят ее в тюрьму.

Она умоляла их сначала выпустить из квартиры девочек.

Забыв о детях, представительницы пасдара продержали ее в машине около двух часов, читая нотации. Они спросили у нее, добросовестно ли она молится, она ответила «нет». Прежде чем отпустить, они заставили ее пообещать, что она никогда больше не будет красить ногти и пользоваться косметикой. Ей также пришлось дать слово, что отныне она будет возносить молитвы, как подобает истинной мусульманке. Иначе попадешь в ад, предостерегли ее пасдаровки.

– Ненавижу пасдар, – сказала я.

– Я их боюсь, – отозвалась моя собеседница. – Они опасны.

Она объяснила, что придирки к одежде еще полбеды. Но на пасдар также возложены функции секретной полиции – они оберегают республику от врагов, и с их легкой руки таковым может оказаться любой беззащитный человек. Если пасдар арестовывал женщину, которую ждала смертная казнь, ее непременно насиловал кто-то из блюстителей закона, так как среди них бытовала поговорка: «Ни одна женщина не должна умереть девственницей».

Каждый день я просыпалась и засыпала с мыслью о побеге. Ничего конкретного я не предпринимала, но по возможности старалась поддерживать все свои связи. Я регулярно общалась с Хэлен в посольстве и почти ежедневно звонила Амалю.

Даже в быту чуть ли не каждый мой шаг был подчинен одной главной цели. Я решила играть роль образцовой жены и матери по трем причинам. Во-первых, чтобы поддерживать иллюзию счастья и благополучия и таким образом развеять остатки подозрений Махмуди. Во-вторых, чтобы создать условия полноценной жизни для Махтаб.

– Мам, нам нельзя в Америку? – спрашивала она меня время от времени.

– Пока нет, – отвечала я. – Возможно, в один прекрасный день папа передумает, и мы все вместе вернемся домой.

Эта ложь несколько успокаивала ее, но не меня.

И третья причина для поддержания иллюзии «счастливого» дома заключалась в том, чтобы все время быть занятой, иначе я могла сойти с ума. Мне не дано было знать, что ожидает нас с Махтаб, когда мы наконец попытаемся прорваться к свободе. Я не хотела думать о возможных опасностях. Иногда я вспоминала о Сюзанне и Триш и о том, как отказалась подчиниться их требованию немедленно бежать вместе с Махтаб. Было ли это ошибкой? Точного ответа я дать не могла. Соберусь ли я когда-нибудь с силами? А если придет такой час, хватит ли нам с Махтаб мужества вынести все до конца? Трудно сказать. А пока надо было чем-то занимать свои дни, так было легче.

Желая меня порадовать, Махмуди предложил мне посетить салон красоты. В стране, где никто не мог видеть ни женских волос, ни лица, это было абсурдом, но тем не менее я пошла. Косметичка спросила, не желаю ли я подровнять брови и удалить с лица волоски, я согласилась.

Вместо того чтобы воспользоваться воском или щипчиками, она вооружилась длинной хлопчатобумажной нитью. Туго ее натянув, она принялась с силой водить ею взад-вперед по лицу, удаляя таким образом волоски.

Мне хотелось кричать от боли, но я терпела, молча удивляясь тому, на какие жертвы способны женщины во имя красоты. Когда процедура закончилась, лицо было раздражено. Кожа пылала.

В тот вечер я заметила на лице сыпь. Она быстро распространилась на шею и грудь.

– Вероятно, веревка была грязная, – проворчал Махмуди.

Однажды вечером, вернувшись домой из супермаркета, я увидела, что приемная Махмуди битком набита пациентами.

– Открой дверь, – сказал мне Махмуди. – Пусть некоторые перейдут в гостиную.

Мне не хотелось впускать в свою гостиную посторонних иранцев, но я подчинилась – распахнула двустворчатые деревянные двери и пригласила стоявших пациентов сесть на диван и в кресла.

Одной из моих обязанностей было подавать пациентам чай. Я терпеть не могла это занятие, а сегодня была особенно раздражена, так как знала, что моя гостиная будет забрызгана чаем и усыпана сахаром.

Тем не менее я исполнила свою обязанность и уже повернулась, чтобы унести поднос на кухню, как одна из присутствующих спросила:

– Вы американка?

– Да, – ответила я. – А вы говорите по-английски?

– Да. Я училась в Америке. Смягчившись, я села рядом с ней.

– Где? – поинтересовалась я.

– В Мичигане.

– Подумать только, я ведь тоже из Мичигана. А где в Мичигане вы учились?

– В Каламазу.

Ее звали Фереште Норузи. Это была красивая молодая женщина, которой порекомендовали Махмуди в больнице. Ее мучили боли неизвестного происхождения в шее и спине, и она надеялась, что ей помогут массажи.