В августе жену знать не желаю - Акилле Кампаниле

— Чего же вы хвастались, будто можете переворачивать страницы, — сказал ему Джедеоне, — если не умеете?

— Вообще-то, — пробормотал Ланцилло, — когда под нотами нет текста…

— Но, — спросил Павони, — вы разве не музыкант?

— Музыкант.

— Тогда зачем же вам следить за текстом, а не за нотами?

— А вот почему: я больше поэт, чем музыкант.

Пьеса завершилась. Павони послал за Суаресом, который пришел бледный, с расстегнутым воротничком.

— А сейчас, — сказал хозяин дома, — синьор Суарес нам что-нибудь споет.

— Но я не умею петь! — удивленно воскликнул Суарес.

— Да ладно, — сказал Павони, — спойте нам какую-нибудь песенку.

Суарес стоял на своем:

— Повторяю вам, что я не пел ни разу в жизни. Скажи, Джедеоне, ведь ты знаешь.

— Это ничего не значит, — пробормотал Джедеоне, — если синьор этого желает, спой что-нибудь.

— Но что же мне петь? Я же никогда не пробовал.

— Да не ломайтесь вы! — вмешался Ланцилло.

— Спойте, синьор Суарес! — хором сказали прислужница и Андреа.

Павони отвел старика в сторону.

— Спойте какой-нибудь романс, — сказал он ему вполголоса, — или вам не выйти отсюда живым.

— В какой бандитский притон я попал! — стонал Суарес, оглядываясь по сторонам; в глазах у него стоял страх. — Будь проклята минута, когда я сюда вошел. — И громко прибавил: — Хорошо. Что вам спеть? Эстрадную песенку? Арию? Церковное песнопение? Что-нибудь танцевальное? Мне все равно, потому что все равно ничего петь не умею. Только хоть подскажите слова…

— Спойте, — сказал Павони, — какой-нибудь…

Но он не договорил. Одним прыжком Суарес вскочил на подоконник, бросился вниз, к счастью, не повредившись, и теперь бежал через рощу к деревне.

Все выглянули в окно.

— Какой прекрасный вечер! — сказал Ланцилло.

Дочь Павони встала и подошла к отцу, уставив на него свои голубые глаза. Он поцеловал ее в лоб. Павони выказывал к ней ту печальную нежность, с какой относятся к больным детям, которым нельзя говорить, что у них за болезнь.

— Моя милая дочь, — сказал он гостям, держа ее в объятиях, — светоч дома, утешение старого отца!

Он взял ее рукой за подбородок и, глядя на нее с огромной нежностью, спросил:

— Это правда, что ты моя добрая фея?

Девушка кивнула, взглянув в лицо отцу громадными обожающими глазами.

Гости стояли, как зачарованные.

Потом она, показывая на видневшуюся в окно рощицу, сказала гостям:

— Там, где растут деревья, папа будет развивать зад.

Все изумленно и сконфуженно переглянулись. Павони с глубокой грустью покачал головой. Девушка подошла к нему и, обняв его, спросила:

— Правда, папа, что ты там будешь развивать зад? Мне и садовник об этом сказал.

— Да, милая, да, — сказал Павони, гладя ее по голове. Было заметно, что он очень страдает.

— Будет развивать зад с гомиком, — объяснила девушка гостям, с нежностью глядя на родителя.

Джедеоне отвел в сторону хозяина дома, у которого в глазах стояли слезы, хоть он и старался не показывать этого дочери, и спросил у него:

— Почему эта девушка выражается столь непочтительным образом о своем старом отце? Я бы не стал этого терпеть.

Павони горько улыбнулся.

— Во-первых, — сказал он, — я не старый. — Затем повернулся к дочери и сказал: — Дорогая, выйди-ка на минутку.

Молодая, свежая девушка поднялась и вышла в соседнюю комнату.

— Дело тут, — сказал отец, качая головой, — в печальном романе, который я назвал бы, владей я пером романиста, «Месть наставника».

Гости изумленно молчали.

— Потому что, — продолжал старик, — его героем является как раз наставник, который погубил мою дочь, понимаете? Он погубил ее! — Бедный старик потряс кулаком и вскричал сдавленным голосом: — Проклятый! Если бы он оказался здесь, этот гнусный тип, этот вероломный и злобный человек, я бы ему такое сказал! Но, впрочем, он уже умер, и мир праху его!

Он овладел собой и со слезами на глазах поведал гостям историю, в которой рассказывалось о печальной тайне прекрасной и несчастной девушки; мы позволим себе кратко ее пересказать в следующей главе.