Том 5. Большое дело; Серьезная жизнь - Генрих Манн

— Неприлично! — в тон подхватил Курт.

Мария попробовала спасти положение.

— Господин Титген живет в другой комнате, — пояснила она.

Тут девятилетняя Викки скорчила такое лицо, точно наступила на жабу. Мария испугалась при мысли, что Г. П. Титген так омерзителен. А Курт захихикал.

— Благодарим за приглашение! — Он вдруг принял тон учтивого кавалера.

— Вы пойдете?

— К сожалению, мы им не можем воспользоваться. Тут дело не в нас.

— Наши родители запретили нам, — добавила его сестра. — Они еще живут в восьмидесятых годах.

Викки сделала вдруг новое лицо, выставила зад, выпятила грудь насколько могла и пошла вихлявой походкой. Мария, однако, не сразу узнала, кого она передразнивает.

— А ну-ка, сыграем! — обрадовался Курт.

Он выпятил живот и надул щеки.

Сестра его надменно проговорила:

— Я хочу проехаться верхом на осле.

— Плачу за все, вот вам осел! — С этими словами мальчик толкнул ничего не соображавшую Марию и сбил ее с ног.

Викки хотела уже сесть Марии на спину, но тут Мария поняла, наконец, что это была за игра. Она вскочила и, пока Виктория Майер еще барахталась в песке, просто взяла и ушла. Сперва она шла, потом побежала. Она думала, что уже никогда не вернется.

Ничего из этого не вышло, потому что ее сестра Антье не подавала ей никакого знака — ни в этот день, ни назавтра, ни напослезавтра. На Променаде Мария не осмеливалась в своем бедном платье подойти и заговорить с нею, а то бы Антье непременно помогла ей. Тогда Мария опять отправилась на виллу к Майерам, как будто ничего не случилось. Но госпожа Майер, как она выразилась, обманулась в Марии. Она поставила девочке на вид, что та бросила ее малюток и убежала от игры.

— Здесь достаточно найдется других девочек, которые охотно займут твое место. И мы дадим знать твоей матери.

Угроза была выполнена, и Елизавета Леенинг встретила дочь не только с гневом — это бы Мария еще вынесла, — но и с горечью. Мария готова была расплакаться.

— Какой же нам от тебя прок, коли они тебя отсылают? Жены рыбаков теперь пойдут по людям и станут говорить, чтобы брали лучше их дочек, а не наших, потому что мы тут самые последние.

Услыхав это, Мария и впрямь заплакала. И ее маленькие братья и сестры кричали: «Плакса-клякса!»

— Уплыли наши денежки! — вздыхала мать.

Марию вдруг осенило.

— Я получу от Антье гораздо больше, — заявила она.

В хибарке стало тихо.

— Это правда? — спросила, наконец, мать.

Мария широко раскрыла глаза и смотрела на нее застывшим взглядом.

— Антье приглашала меня. Она возьмет меня на свое попечение, так она мне сказала.

Матушка Леенинг раздумывала. Отец заметил, что заработок при маленьких курортниках все равно скоро прекратился бы, так как каникулы подходят к концу. Мать на это только что-то пробурчала.

Мария все ждала, что Антье ей кивнет. Между тем все дети постарше исчезли с пляжа, уезжали и Майеры. Мария узнала об этом только тогда, когда зашла на виллу за близнецами. Она побежала на станцию. Семья стояла, окруженная другими господами; те еще в дачных костюмах. Фрау Майер и Викки еле держали огромные букеты цветов. Мария в стороне ото всех томительно ожидала своей минуты. Она чувствовала неожиданное желание броситься брату и сестре на шею. Не только подать руку! Они же понимали, до чего все это было хорошо, до чего хорошо!

Неужели никто ее не видит? Нет, Курт выбрался из круга, подошел к Марии.

— Ну, до свиданья… — Он скорчил гримасу. — Если только я когда-нибудь приеду в эту дыру. — Вдруг он поцеловал Марию. — Ты красивая, — заявил он. — Да не плачь. Чего тут плакать? Дать тебе совет? Научись давать подножку!

Его позвали, семья вошла в вагон, дверь захлопнулась. Когда поезд тронулся, госпожа Майер с близнецами всем кивали. Мария кивала в ответ, она преданно бежала за поездом и махала платком. Викки и Курт смеялись. Оба, точно сговорившись, высунули языки. Мария остановилась на бегу. Сама того не сознавая, она тоже показала язык.

С балкона все еще не подавали знака. Но Антье, купавшаяся теперь в многочисленном обществе, однажды звонким голосом подозвала к себе сестру. На Марии были только купальные трусики; по ней не сразу было видно, что она принадлежит к беднейшим. Антье громко провозгласила:

— Моя сестра. Что вы скажете?.. Она до сих пор живет в той лачуге, откуда вышла и я. Но и она там нипочем не останется, у нее все данные. Взгляните-ка на ее ноги! Что? Они будут не хуже моих знаменитых ног. И лицо у нее леенинговское, а зубы — разве не хороши? Такие зубы приносят счастье.

Антье уже побрела по воде, опережая своих кавалеров, когда ей вспомнилось, наконец, данное сестре обещание.

— Ты же хотела зайти ко мне, Мария! — крикнула она через плечо. — Приходи сегодня на чашку кофе. Титген тебя не съест.

Все это слышали, и Г. П. Титгену ничего не оставалось, как только рассмеяться. В тот же день Мария отправилась в отель.

Портье свободно ее пропустил; она не думала, что это будет так просто. Сестра лежала на диване и вертела в руках большую куклу.

— Захлопни дверь, — потребовала она. — А то еще Титген услышит. Он тут насочинял историй насчет вас и почему я его сюда притащила. Становится порой просто невыносимо!

Мария не пропустила мимо ушей ни единого слова из этих откровений и загадок.

— Налей себе кофе! Или нет, ты, понятно, предпочтешь шоколад. Сейчас закажем. Ты здесь можешь получить все что угодно; я живу хорошо, по-богатому. И плюю на все. Как ты думаешь: оставаться мне тут или нет? Ты такая умненькая с виду, говори же!

Мария едва смела дышать, не то что говорить.

— Я видела сестру Фриду, — сказала Антье. — Она меня тоже. Только у нее не много нашлось для меня времени в ее мясной. Она ездит в Любек и закупает для своего хозяина консервы, занимает при нем, можно сказать, место доверенного. И потом она помолвлена по всем правилам — да еще с купцом! Господин Титген тоже купец.

Мария больше ничего не слышала. Склонясь на валик дивана, Антье отвернулась к стене. Когда она заговорила снова, она жаловалась, как ребенок.

— Сестра Фрида приносит Леенингам честь. Ей мама не наговорит таких вещей, как намедни мне. Она откроет со своим мужем маленький магазин, для начала совсем маленький. Все ее будут уважать. Никто не заикнется ей о том, что она должна поддерживать семью, не станет угрожать ей Бродтеном и богадельней.