Неединая Россия - Олеся Герасименко

Жители Поморья уверены, что внесению их в список малых коренных народов противятся федеральные структуры и крупный бизнес, который не заинтересован в том, чтобы на земле появился хозяин, с которым надо что-то согласовывать. «Нет народа — нет проблем. На самом деле это вопрос регионализма. Есть силы, которым выгодно назвать это сепаратизмом и не допустить. Это связанные с федеральным центром люди, которые хозяйничают в этих регионах. Местным властям они не подконтрольны, поведение их вольное», — говорит Мосеев. «Те феодалы, которые сейчас распоряжаются нашими землями, прекрасно понимают: если мы на местах усиливаемся, то слабеют они, мы молчать-то не будем. Происходящее с деревнями даже громким словом „геноцид“ назвать можно», — считает Есипов.

Самый больной для местных вопрос — квоты на рыбную ловлю. В Архангельске считают, что порядок их распределения появился в новом законе о рыболовстве в результате механического распространения правил игры, возможно, оправданных для Дальнего Востока, где идет борьба с коррупцией в этой сфере, но совершенно чуждых в условиях Северо-Запада.

Положение о включении поморов в Единый перечень коренных народов России — в каком-то смысле юридическая уловка, с помощью которой можно повысить уровень жизни всех жителей прибрежных территорий. Согласно федеральному закону «О территориях традиционного природопользования», равные права с коренным народом получают все проживающие рядом с ним и ведущие тот же образ жизни. Сейчас в законе о рыболовстве записано приоритетное право на ведение традиционных морских промыслов только для коренных народов Севера, Сибири и Дальнего Востока. Беломорские рыбаки-колхозники, не обладающие этим статусом, остаются с носом.

«На наш один колхоз выделяют квоту на лов трески и пикши 800 тонн на год, — объясняет мне председатель колхоза „Беломор“, одного из 11 колхозов области, Сергей Самойлов. — В месяц мы пароходом можем освоить 750 тонн. Полтора-два месяца мы работаем, а потом или стоим у стенки, или ищем арендатора, у которого квота еще есть, либо продавца квоты. В прошлом году квота трески стоила от $900 до $1200 за тонну. Тысячи „арендованных“ тонн нам хватит на 50 дней, и стоить это будет миллион с лишним долларов. В этот момент мы экономической выгоды уже не ищем, смотрим, что судно работает и экипаж получает зарплату». Зарплаты у моряков неплохие: за 30 полных дней в море капитан может получить до 200 тыс. руб., матрос — около 100 тыс. Но мелкий местный бизнес поглощается крупными транснациональными корпорациями, которые действуют по единой схеме: в колхоз назначаются новые управляющие, его подводят под банкротство, а в качестве взыскания у колхоза выкупают рыбные квоты.

«Сейчас практически все поморские деревни оказались без средств к существованию, после того как были захвачены колхозные квоты на вылов океанической рыбы», — говорит организатор «Поморской экспедиции» Александр Шаларев.

Его этнографическая и социологическая группа единственная сейчас исследует прибрежные территории Белого моря. «После наших экспедиций по побережью нас стали звать этносепаратистами, обвинять в том, что мы поднимаем тему поморов, — рассказывает он. — А мы просто показали, что за последние 20 лет 50% сел уничтожено — войны в стране вроде нет. Но есть экономическая война. Вот он алмаз, вот она рыба, вот нефть — вот он местный, который мешает».

Шаларев рассказывает о когда-то богатом колхозе «Поной» на одноименной реке на Кольском полуострове, где раньше вылавливали до 80 тонн семги за лето. Сейчас квоты на эту рыбу принадлежат ЗАО «Река Поной», сайт которого отсылает к «международному организатору поездок» Ponoy River Co. с офисом в Великобритании. Местных жителей в селе больше нет. Этой зимой экспедиция Шаларева увидела там только двух охранников, «вооруженных и обалдевших от того, что кто-то к ним на лыжах пришел». Огромные старинные поморские дома они разбирают на дрова. На территорию никого не пускают, особенно летом в период нереста. Если заплывают туристы на байдарках, их снимают с маршрута, вызывают вертолет и увозят. Вдоль берега стоят коттеджи, в основном для иностранцев, которые приезжают на рыбалку. Неделя такого отдыха стоит от $5 до $15 тыс., на лето, по словам охранников, все уже расписано. «Куда уходят эти деньги, сказать трудно. Это миллионы долларов, которые утекают из России. Туда не пускают даже губернатора Мурманской области, не то что обычных жителей. И в Мурманской, и в Архангельской области такие скупленные или захваченные деревни есть. Получается, мы на своей земле не хозяева», — говорит Мосеев.

Второй крупный бизнес на Северо-Западе — это алмазодобывающие компании. В области много кимберлитовых трубок, алмазосодержащих пород. Есть такое месторождение — имени В. Гриба — в 100 км от деревни Сояна в Мезенском районе. Летом до нее можно добраться только на самолете, в холода — по зимнику. Ее жителей называют бобылями, лесными людьми, чернотропами. Деревня расположена возле Соянского государственного биологического заказника, где в верховье древней нерестовой реки в 2011 году «дочка» ЛУКОЙЛа ОАО «Архангельскгеолдобыча» решила начать добычу алмазов. Инвестиционный проект стоимостью 20 млрд руб. был занесен в список приоритетных в Северо-Западном федеральном округе.

На общественных слушаниях в Сояне бизнесмены услышали от 418 жителей деревни твердое «нет». Поморы даже написали открытое письмо президенту и генпрокурору, обвинив лукойловскую «дочку» в стремлении разрушить уникальный по международным меркам природный заказник. Больше всего боялись за нерестовую речку и питьевую воду. В качестве примера возможного развития событий местные ученые приводили ситуацию с другой речкой в области, Зимней Золотицей: через несколько лет после того, как «Севералмаз» начал работы на месторождении имени Ломоносова, семга из этой реки исчезла.

На вторых общественных слушаниях в районном центре, Мезени, компания нашла больше поддержки. «Им там новую школу отстроили. А соянцы в итоге чешут затылки: школа в Мезени, они у реки, добыча алмазов начата с вырубки 100 га заповедного леса. Это так называемый открытый способ добычи полезных ископаемых, который в заказнике нельзя было применять. Земли из территорий заказника вывели. Ну обошлись штрафами», — рассказывает председатель колхоза Самойлов. Он уверен, что получение статуса малочисленного коренного народа дало бы деревням больше самостоятельности и рычаги давления на бизнес.

В компании ЛУКОЙЛ с такой оценкой конфликта не согласны: «Леса на территории месторождения отнюдь не заповедные. Свод леса „Архангельскгеолдобыче“ был предписан самим государством. Более того, сведенный в ходе работ лес долгое время оставался невостребованным, так как областное министерство не могло его даже продать, — говорит официальный представитель компании. — Что касается верховьев реки Сояна, то работы на месторождении задевают лишь два небольших водоема — озеро Черное и реку Кукомку. При этом по результатам мониторинга работ негативного воздействия на биоресурсы бассейна Сояны не выявлено».

Не могут забыть федеральному центру и запрета на зверобойный промысел в области. Несколько лет назад в России развернулась кампания «Защитим белька»: экологи, звезды эстрады выступали за запрет охоты на белоснежного пушистого детеныша тюленей. Началось с телевизионных сюжетов, где какой-то канадский охотник шел по снегу и «как косой налево и направо вспарывал этих несчастных бельков». Потом в Архангельск приехал звездный десант: Лайма Вайкуле, Артемий Троицкий, Александр Ф. Скляр. «Я у них спросил: вы чего сюда приехали, промыслы отцов и дедов запрещать? Может, взамен что-то привезли? Капитал, растениеводство, скотоводство? Ну они промолчали. Поехали на льды, сфотографировались, погладили белька — к нему, кстати, мать уже не подойдет после такого», — говорит Есипов. Результатом общественной кампании в 2009 году стал запрет на охоту на тюленей возрастом до одного года.