Дорогами Чингисхана - Тим Северин

На нашей первой встрече Ариунболд познакомил меня со своим товарищем, Герелом, вошедшим в кабинет как раз во время нашей беседы, которая то и дело стопорилась. Герел соответствовал образу потомка орды гораздо больше Ариунболда. Для монгола он был достаточно высок — не менее шести футов, и в его внешности чувствовалась непокорная сила. Свирепое с виду лицо обрамляли угольно-черные волосы, довольно длинные и немытые, а усы и борода в стиле Фу Манчу делали его облик еще более устрашающим. Речь его была отрывиста, так что казалось, что он копит в себе гнев и в любой момент готов взорваться от ярости.

По профессии Герел был скульптором, и его длинные тонкие пальцы и изящные руки резко контрастировали с пугающей манерой поведения. Это был настоящий мачо. Страстно увлеченный охотой, он создавал скульптурные изображения оленей, медведей и баранов с витыми рогами. В качестве материала для фигурок он предпочитал кость или олений рог, а при оформлении своих работ использовал природный камень, войлок и кожу. На полу его крошечной квартиры была расстелена шкура медведя, одного из десятков тех, которых ему довелось пристрелить. Из-за дивана у Герела торчали ружья; он с гордостью показывал многочисленные шероховатые черно-белые фотографии, которые изображали привалы охотников, охотничьи партии или охотников, гордо стоявших над убитой дичью.

Оба они были романтиками, и Герел, и Ариунболд, но если Ариунболд был служащим, лелеял карьерные мечты, то Герелу доводилось работать в охотничьих партиях проводником, и он умел готовить на костре, объезжать лошадей и привязывать вьюки к седлам. Он ходил с важным видом, и не приходилось сомневаться в том, что это человек с сильным характером, пусть довольно неуравновешенный. Внешне он мог показаться неприветливым, но в действительности, как я впоследствии обнаружил, Герел был очень искренним, всегда готовым помочь и всей душой болел за успех экспедиции, хотя в день нашей первой встречи он почти ничего не говорил и только хмурился, отчего лицо его выглядело недружелюбным.

Мы с Ариунболдом договорились, что я сообщу ЮНЕСКО о новом направлении, которое принял проект, а Ариунболд начнет искать лошадей и подберет подходящий состав участников экспедиции с монгольской стороны.

После моего первого визита в качестве сопровождающего туристической группы я приезжал в Улан-Батор еще дважды — в октябре 1989 года, а затем в апреле следующего года. Каждый раз я пытался добиться принятия четкого плана экспедиции, надеясь, что амбициозные, но весьма смутные замыслы Ариунболда приобретут некоторую определенность. Стремясь как можно скорее приступить к реализации хотя бы части проекта, я предложил Ариунболду уже этим летом проскакать верхом вместе с его группой через всю Монголию, до самой советской границы, и там оставить лошадей. Таким образом они приобретут практический опыт, на который можно будет затем опираться при планировании трансконтинентального похода и который позволит мне оценить, действительно ли возможно осуществить задуманное монголами грандиозное путешествие до самой Франции. Но Ариунболд хотел отложить экспедицию не меньше чем на год, а затем совершить большой поход и без остановок доскакать до Европы. Объяснить, зачем ему нужно откладывать начало предприятия, он не мог — я так и не узнал, с чем это было связано, — так что мне пришлось проявить немалое терпение, пока я наконец не дождался от него согласия и он признал, что при поэтапной реализации плана мы ничего не потеряем.

В то же время каждый мой визит в Улан-Батор показывал, что мои монгольские знакомые все больше убеждаются, что этот проект должен стать предприятием монгольским, и осуществляться он будет так, как принято у монголов. Весьма неожиданно для себя я понял, что мне нравится моя новая роль — роль наблюдателя и консультанта. Было замечательно смотреть, давать советы и не тревожиться самому о практических вопросах. Даже тогда, когда мои рекомендации игнорировали, я понимал, что, пока экспедиция проходит на монгольской территории, проект будет носить подлинно монгольский характер, и у меня будет возможность столь необычным образом узнать, как организуют свои дела современные монголы. Кроме того, я говорил себе, что сотрудничество Ариунболда и Герела выглядит многообещающим. Один был чиновником, способным решать административные вопросы; другой — человеком, имеющим большой опыт походов, который сможет организовать практическую сторону этого честолюбивого предприятия. У меня сложилось впечатление — как потом оказалось, ошибочное, — что у них большой опыт совместной работы. На самом деле вместе они лишь несколько раз отправлялись ненадолго поохотиться.

В конце концов Ариунболд все же решил, что нам следует проделать первую часть пути, по Монголии, уже летом и отправиться в путь в июле. Герел усовершенствовал этот план, предложив в мае совершить пробное путешествие в пустынный район Хэнтэй, наиболее тесно связанный с деятельностью молодого Чингисхана. Мне показалось, что пробный поход — отличная мысль. У меня будет возможность испытать в полевых условиях мое собственное снаряжение, в особенности небольшую камеру, которую я собирался взять с собой, а мои товарищи смогут оценить монгольских добровольцев, вызвавшихся участвовать в основной экспедиции.

И снова никто не мог четко объяснить, куда и как далеко мы направляемся. Хороших карт у нас не было — либо их распространение ограничивалось по соображениям безопасности, либо, что вероятнее, карты попросту не печатали для широкого пользования. Но я понял, что нам предстоит провести в пути неделю или более того, и мы поднимемся на гору к северо-востоку от Улан-Батора в регионе, называемом Хэнтэй. Герел подготовил две овальные бронзовые таблички, каждая длиной около двенадцати дюймов, которые он намеревался там установить. На одной Чингисхан изображался красивым мужчиной лет тридцати — в этом возрасте он впервые возглавил боевой отряд. Другая была выполнена на основе знаменитого портрета Чингисхана, хранящегося в Императорском музее на Тайване. Эта картина, созданная через поколение после смерти Чингисхана китайским придворным художником, представляет человека, положившего начало новой императорской династии в Китае, династии Юань. Здесь Чингисхан показан в намного более старшем возрасте, когда монгольская армия уже покорила Северный Китай и захватила Пекин. Поскольку работать с натуры у китайского художника не было возможности, он подсознательно превратил Чингиса в китайского правителя, изобразив его с миндалевидными глазами, мягко очерченным ртом, гладкой кожей и длинной тонкой бородкой. В результате на портрете Чингисхан более похож на образцового конфуцианца, чем на степного полководца, собственными усилиями пришедшего к власти.