Нежный bar - Дж. Р. Морингер

— «Ночные мотыльки и шелковые трусики», — прочел Питер. — Броское название.

— Меня Кольт вдохновил.

— Кольт носит шелковые трусики?

— Нет! Господи, я думал, что ты знаешь…

Я смотрел, как Питер читает, и анализировал каждое движение мышц на его лице, каждый взмах бровей. Закончив, он облокотился о стойку, нахмурившись.

— Не очень хорошо, — наконец сказал он. — Но что-то в этом есть.

Я объяснил Питеру, что идеи роятся у меня в голове, как запахи от жаровни Луи, витающие в моей квартире, — их невозможно игнорировать и невозможно различить. И сообщил, что собираюсь все это бросить.

— Это будет ошибкой, — услышал я в ответ.

— Почему?

— Потому что бросать — всегда ошибка.

— Что у тебя там? — спросил Питера дядя Чарли.

— Ты знал, что твой племянник пишет о «Пабликанах»?

— Я думал, все, что мы здесь говорим, остается между нами, — полушутя проворчал дядя Чарли.

— Пацан просто графоман, — сказал Кольт. — Я думаю, что это все чертовы «ворди-горди» виноваты.

— Дай сюда, — приказал дядя Чарли.

— Да, давайте посмотрим, — сказал Боб Полицейский.

Питер отдал дяде Чарли мою рукопись, и когда дядя Чарли заканчивал страницу, он передавал ее Бобу Полицейскому, а тот Атлету, и так далее.

— У меня нет шестой страницы, — сказал Боб.

— У кого девятая страница? — закричал дядя Чарли.

— У меня, — отозвался Питер. — Попридержи лошадей.

Глядя, как мужчины образовали пожарную цепочку и передают мои страницы по всему бару, я принял важное решение. Мужчины в «Пабликанах» станут моими новыми редакторами. Тогда как редакторы в «Таймс» обращают на меня все меньше внимания, я буду больше внимания уделять бару. Каждый воскресный вечер я буду сдавать написанное Питеру и мужчинам. Стану сам устанавливать себе сроки и сам организую себе программу тренинга.

Это решение ознаменовало перемену в моих отношениях с баром. Так всегда было заведено, что мы приходили в бар со своими историями, делились ими, передавали их друг другу, обменивались опытом, поэтому с утра ты просыпался с таким ощущением, будто сражался во Вьетнаме, вылавливал трупы в гавани или задолжал сотню тысяч баксов гангстеру. Но теперь мы передавали из рук в руки мои версии историй каждого из присутствующих, и искусство рассказа — приемы, риск и вознаграждение — стало главной темой разговоров в то лето. Мужчины оказались требовательными читателями, они настаивали, что слова и сюжет должны быть достаточно яркими и достаточно простыми, чтобы дойти до помутненного алкоголем сознания, — бесценный тренинг для молодого писателя. Если они и не разбирались в литературных правилах так хорошо, как редакторы «Таймс», по крайней мере они никогда не ругали меня за любовь к метафорам и орфографические ошибки.

— Бар — «как „форд“ среди пустыни»? — спросил Атлет, тыкая пальцем в одну из страниц. — Почему бар — как «форд» среди пустыни?

— Это опечатка, — сказал я. — Должно быть «форт». Форт среди пустыни.

— А мне нравится, как получилось. «Форд» в пустыне. Что-то в этом есть.

Я заглянул через его плечо и взвесил это предложение.

— А это что? — удивился он. — Там кругом была «царь»?

— Должно быть «была гарь».

— Парень, ты вообще не умеешь печатать. Но в любом случае это клише.

На тренинге в «Пабликанах» относились к ошибкам совсем не так, как на тренинге в «Таймс». Разницу я понял, когда неверно использовал слово «франтовство» в заметке для газеты. Редактор указал мне на это в такой форме, что я просто врос в землю. Позже в тот вечер я рассказал дяде Чарли и Питеру об этом унижении.

— А что значит «франтовство»? — спросил дядя Чарли.

— Точно не знаю, — признался я.

Дядя водрузил на стойку «Книгу слов».

— Разберись, — сказал он и ушел обсудить что-то с Шустрым Эдди.

Я нашел слово «франтовство». Толкование гласило: «Броская элегантность». Кто-то обвел слово в кружок и подписал: «КАК У ЧАЗА». Я показал Питеру. Тот рассмеялся. Когда дядя Чарли вернулся, я показал и ему.

— Хм, как тебе это нравится? — улыбнулся он. Затем прочел толкование вслух. — Но ведь подходит, правда?