Рука и сердце - Элизабет Гаскелл

– Она станет его женой, если сочтет это своим долгом. Он пытался ее убедить в этом. Сказал, что она его спасет.

– Будто ему недостает собственной силы – будто он совсем ни на что не годен и нуждается в женщине, чтобы тащила его по жизни!

– Так и есть, – ответил я, не сдержав улыбки, – вы ведь пять минут назад уверяли, что брак с нею станет его спасением на земле и на небесах.

– Тогда я думал, она его любит, – не замедлил он с ответом. – И что же – что вы сказали ей, сударь?

– То, в чем ни минуты не сомневаюсь: раз она признает, что ей дороги были воспоминания о нем, а теперь, увидев подлинного Франца Вебера, она его больше не любит, она совершила бы грех, выйдя за него замуж, – совершила бы дурной поступок в надежде на добрые последствия. Я выразился совершенно определенно, хотя затруднялся бы дать совет, если бы ее любовь была еще жива.

– И что же она ответила?

– Еще раз рассказала о его и своей жизни. Против воли защищала его, идя на поводу у своей совести. Сказала, что в детстве он всегда полагался на нее и под ее влиянием не делал зла, а вдали от нее пошел по кривой дорожке.

– Вернее, встал на путь порока, – вставил герр Мюллер.

– А сейчас он пришел к ней раскаявшийся, скорбящий, стремящийся вернуть прошлое, прося ее о любви, которую, по ее мнению, она ему молчаливо обещала в давно прошедшие годы.

– И которую он предал и оскорбил. Надеюсь, вы рассказали ей о его словах и поведении вчера в саду «Орла»?

– Нет, я придерживался главной мысли, которую считаю верной. Повторял ее на разные лады, ведь Текла уверила себя, что ее долг – пожертвовать собой. Возможно, если бы мне не удалось переубедить ее в этом, я мог бы прибегнуть к фактам, что причинило бы ей жестокую боль, но показало бы, что его слова о раскаянии и обещания исправиться ничего не стоят.

– И чем это все закончилось?

– Она полностью убедилась в том, что поступила бы не хорошо, а дурно, став женой человека, которого разлюбила, и что не выйдет добра из действий, основанных на дурном поступке.

– Вот уж точно, – ответил он, и лицо его расплылось в счастливой улыбке.

– Но она уверяет, что должна оставить службу у вас и найти другое место.

– Службу-то у меня она оставит, а вот в другое место ни за что не перейдет.

– Боюсь, не в вашей власти ее заставить, – она настроена весьма решительно.

– С чего бы это? – гневно выпалил он, словно я был в этом повинен.

– Текла утверждает, что ваша сестра недопустимым образом говорила с нею в присутствии других слуг и некоторых местных жителей, а вы своим поведением вчера вечером дали ей понять, что более ее не уважаете. Она же со свойственной ей правдивостью уверяет, что Франц приблизился к ней всего за минуту до того, как ваша сестра вошла в комнату.

– С вашего позволения, сударь, – произнес герр Мюллер, направляясь к двери, – я немедленно все исправлю.

Однако это оказалось непростой задачей. Когда я в следующий раз увидел Теклу, глаза ее припухли от слез, она молчала и была едва ли не враждебна со мной. Лицо ее выражало твердую решимость. Впоследствии мне стало известно, что герр Мюллер в разговоре с нею неточно передал ей некоторые слова из нашей с ним беседы. Я решил не докучать и дать ей время преодолеть чувство необоснованного недовольства мною. Но миновал не один день, прежде чем она вновь заговорила со мной с привычной откровенностью. Задолго до этого герр Мюллер рассказал мне обо всем.

Расставшись со мной, он тут же направился к Текле и в свойственной всем влюбленным бездумной порывистой манере открыл ей свои мысли и намерения в присутствии сестры, которая, напомню, еще не получила объяснений поведения Теклы накануне, вызвавшего ее справедливое негодование. Герр Мюллер намеревался восстановить доброе имя Теклы в глазах сестры, выказав девушке знаки самого высокого уважения и любви. И вот хозяин дома появился в кухне, где фройляйн как раз была занята изготовлением заготовок на зиму, поглощавшим все ее внимание, и резким недовольным тоном отдавала Текле приказания, взял девушку за руку и, к ее несказанному удивлению – и к величайшему неудовольствию своей сестры, – предложил ей свои сердце, состояние и жизнь, попросив ее стать его женой. Из его рассказа я понял, что поначалу Текла совершенно растерялась и задрожала всем телом, потом высвободила свою руку и закрыла лицо фартуком. И тут вмешалась фройляйн со своим «чертовым», как он назвал ее тираду, заявлением. Текла открыла лицо и от начала до конца выслушала перепалку брата и сестры. Затем она подошла вплотную к пылавшей гневом фройляйн и со спокойным, но непреклонным выражением, глубоко поразившим претендента на ее сердце и погрузившим его в состояние полной безнадежности, объявила, что фройляйн не о чем беспокоиться, потому что именно сегодня она думала, не принять ли предложение другого человека, а ее сердце – не комната, которую можно сдать новому жильцу, как только ее освободил прежний. Однако она благодарна хозяину за его доброту. Он всегда хорошо к ней относился, с самого первого дня ее службы у него. И ей будет жаль оставить его и детей, а особенно маленького Макса, да и фройляйн тоже, потому что она добрый человек, только слишком уж строга к другим женщинам. Но все же она еще утром сообщила полиции о своем уходе, время сбора урожая скоро закончится, и первого ноября, в День Всех Святых, она рада будет избавить их от своего присутствия. Тут он подумал, что девушка вот-вот расплачется, потому что она резко выпрямилась, собралась с духом и повторила: да, очень рада, ведь, несмотря на их доброту, она была глубоко несчастна в Хеппенхайме и теперь ненадолго вернется домой повидать своего старого отца, и добрую мачеху, и крошку Иду, свою сводную сестричку, и опять оказаться в кругу семьи.

Я понял, что последние фразы более всего засели в уме герра Мюллера. По всей вероятности, Франц Вебер тоже намеревался вернуться домой, и моего хозяина мучило подозрение, что твердое намерение Теклы объясняется ее неостывшим чувством к этому опорочившему себя другу детства и прежнему возлюбленному.

В следующие дни я сделался наперсником для всех в доме, кроме Теклы. Она, бедняжка, имела глубоко несчастный вид, но лицо ее сохраняло дерзкое, непокорное выражение. Лоттхен открыто заявила, что не станет