Американка - Моника Фагерхольм

Во французской школе почти никто — за редкими исключениями, о чем ниже — не вспомнил ее. Школа эффективно вытеснила маленькую девочку с заячьей губой из своей коллективной памяти. Большинство ее одноклассников, которые когда-то давным-давно ходили в один с ней класс начальной школы, теперь с трудом вспоминали, что была некогда какая-то Сандра.

И медсестра тоже была новая. Жена вышедшего на пенсию посла, она свободно говорила на шести языках и чувствовала себя во французской школе как рыба в воде. Свободнее, чем так называемая ученическая масса, которая по-прежнему отличалась пестротой во всех отношениях. Собственно детей дипломатов, которые, как ожидалось, заполнят школу, теперь, как и прежде, можно было по пальцам пересчитать.

Это давало спокойствие. Сандра и сама в этом смысле не изменилась. Она по-прежнему не принадлежала ни к одной группе. По-прежнему не была ни отличницей, ни отстающей.

Но в ней появилось новое высокомерие. Новое, поскольку оно иногда бросалось в глаза. Конечно, не постоянно. Но порой пробивалось, часто неожиданно. Она могла во время урока сказать что-нибудь странное. Такое, что заставляло людей поднимать брови. Эта девочка — она не дурочка? Она не позволяла себе шуточек, увлекательных историй или анекдотов, только неуместные дурацкие комментарии. Как, например, во время обсуждения судьбы Китти Г., о чем подробнее позже. Никто не понимал, о чем она говорит и почему.

А еще она пропускала много уроков, без объяснений. Она подделывала подпись Аландца в журнале отсутствий, где отмечали ее пропуски, чтобы родители приняли меры и предоставили письменные объяснения, заверенные подписью. Но пропускала не постоянно. Иногда.

Не настолько часто, чтобы это изменило мнение о ней в школе. Сандра — кто? Сандра — qui?

Она продолжала оставаться бесформенной, как бы слившейся с окружением. Попутчицей, как было написано в книге по психологии. Вроде тех, кто наблюдали за убийством Китти Г. из окна своего дома: смотрели и смотрели, ничего не предпринимая. Даже в полицию не позвонили, пока еще было время. Только думали: надо позвонить, должно быть, кто-то уже позвонил. Это и было самым страшным.

Китти Г. — так звали молодую женщину, которую закололи ножом на парковке перед ее домом, высоткой в американском пригороде. Тому было много свидетелей. Этими свидетелями были жильцы того же дома, окна квартир которых выходили на парковку. Они стояли и смотрели, как на их глазах совершалось убийство. Просто стояли за занавесками и глазели, страшно напуганные. Но никто и пальцем не пошевелил, чтобы помочь ей. Хотя бы поднять телефонную трубку.

Это преступление казалось особенно жестоким, потому что длилось очень-очень долго. Преступник с ножом гонялся за Китти Г. по парковке несколько минут. Ей удалось несколько раз от него вырваться, прежде чем он наконец схватил ее и нанес последние удары ножом.

А все Попутчики все это время на это смотрели. Из-за занавесок. Неужели ничего нельзя с этим поделать, потом?

Китти Г. Сандра занесла ее в свой блокнот. Первая запись спустя много времени. Она перестала собирать новый материал еще во времена Дорис Флинкенберг.

Отчасти потому, что была занята другими вещами, но еще и потому, что мысли ее тоже были заняты другим. Новые мысли.

Тайна американки. Вот что ее тогда занимало, она пыталась стать Эдди де Вир. Походить в ее башмаках. Одеваться как она, быть ею, говорить как она.

«Я чужеземная пташка. Ты тоже?»

«Никто в мире не знает моей розы, кроме меня».

— У меня такое чувство, — сказала Дорис Флинкенберг, тогда, тыщу лет назад в сарае Бенку, но Сандра этого никогда-никогда-никогда не забудет, эти слова стали легендарными, — что она и есть тайна. Что в ней заключены ответы на все неотвеченные вопросы. Мы должны узнать ее. Мы должны… выведать о ней все, что можно. Надо походить в ее мокасинах. Мы должны стать ею.

Она тогда перестала собирать свой сомнительный материал. Блокнот с вырезками стал теперь чем-то устаревшим, ритуальным, с чем она утратила связь. Мертвые истории.

Интересный документ. Но о чем?

— Да здравствует страсть, — прошептал вдруг ей на ухо учитель французской школы.

Как бы вы поступили на месте соседей Китти Г., которые, укрывшись в безопасности своих квартир, смотрели, как ее убивали? Этот вопрос был задан классу на уроке психологии. Большинство отзывчивых одноклассников Сандры Вэрн были убеждены, что лично они сразу бы позвонили в полицию, один заявил, что схватил бы пистолет из тумбочки (у всех американцев в тумбочке у кровати лежат пистолеты, les americaines), открыл бы окно и выстрелил в воздух, чтобы испугать нападавшего, другой сказал, что пристрелил бы убийцу, ну и так далее. Замкнутые и неуверенные дети дипломатов вдруг оживились. Они не были глупыми америкашками среднего класса, заторможенными от всей этой гамбургерной культуры и ширпотреба. Которые поэтому не могут отличить правды от вымысла, даже когда речь идет о жизни и смерти.

Но беспокойство не утихало.

— Подозреваю, что я бы ничего не сделала.

Это сказала Сандра.

— Вину надо нести, — сказал учитель, не подозревая, конечно, что повторяет слова некого Мике Фриберга, сказанные Дорис Флинкенберг за несколько недель до того, как та выстрелила себе в голову, только Мике имел в виду Раскольникова и Соню из «Преступления и наказания» — романа, который он прочитал (и заметил тогда, что Дорис похожа на Соню). — От нее нельзя убежать. Разве что на время. Но от нее не сбежишь. И все же существует сострадание.

Сандра не знала, что Мике Фриберг говорил так Дорис Флинкенберг. Но эти слова взволновали ее настолько, что она осталась в классе, когда все ученики разошлись по домам, с ним, она попросила его остаться, а он был хороший педагог и остался.