Хрупкая душа - Джоди Пиколт

И тогда она поняла, что в зазеркалье всё примерно так же, как здесь. Никому до нее, по большому счету, нет дела. Люди подражали ей и восхищались ею не потому, что она была такая прекрасная, а потому, что им хотелось заполнить пустоту в своих жизнях, — и они воображали ей спасительницей.

Она решила вернуться обратно. Но нужно было сделать это украдкой, чтобы никто не видел: иначе народ повалил бы за ней толпой. Проблема была в том, что остаться одной у нее никак не получалось. Ей снилось, что ее преследуют какие-то люди, что они режутся о зеркальные осколки, пытаясь втиснуться в раму вслед за ней. Они лежали, истекая кровью, на полу и широко распахнутыми от удивления глазами смотрели, какой она стала в своем родном мире — никому не нужной и заурядной.

Когда терпение у нее иссякло, она пустилась наутек. Она знала, что люди бегут за ней, но ей уже некогда было о них думать. Она намеревалась пролететь сквозь вселенную через зеркало — и будь что будет. Но, домчавшись до заветного стекла, она лишь расшибла себе лоб: его заменили. На место волшебного портала поставили цельный кусок толстого, непроницаемого стекла. Она приложила к нему ладони. «Куда же ты? — спрашивали со всех сторон. — Можно и нам с тобой?» Она не отвечала. Она просто стояла у зеркала и смотрела на свою старую жизнь, где ее больше не было.

Я осторожно присела на краешек твоей постели.

— Привет, — шепнула я, потому что ты вообще могла еще спать под действием анестезии.

— Привет. — Твои веки несмело поднялись.

Ты казалась такой крошечной, даже с огромной шиной на ноге. Судя по всему, с этим новым стержнем в бедре у тебя больше не будет таких серьезных переломов. Я однажды видела хирурга-ортопеда в передаче по телеку. Он был вооружен дрелями, пилами, металлическими пластинами и прочими жуткими штуковинами — ни дать ни взять строитель, а не врач. От одной мысли, что всё это в тебя вколачивали, я бледнела и готова была шлепнуться в обморок.

Но я не могла объяснить тебе, почему этот перелом испугал меня сильнее всех предыдущих. Может, у меня в голове это происшествие смешалось с другими, помельче, но такими же страшными: как я прочла письмо о разводе, как папа позвонил мне из больницы и сказал, что мне придется ночевать одной. Я никому об этом не говорила, потому что у родителей, понятно, и своих хлопот хватало, но в ту ночь я так и не смогла заснуть. Я всю ночь просидела за кухонным столом с самым большим ножом в доме: вдруг вломятся грабители? Заснуть мне не давал чистый адреналин — и сомнение, что моя семья когда-нибудь вернется домой целой и невредимой.

Но вышло как раз наоборот. Домой вернулась не только ты, но и мама с папой. И они не просто разыгрывали для тебя спектакль — они действительно были вместе. Они дежурили у твоей постели посменно, они договаривали друг за друга начатые фразы. Я будто прошибла волшебное стекло — и очутилась в сказочном мире своего прошлого. Какая-то часть меня верила, что их воссоединил твой перелом, и если это было так, то страдала ты не зря. Но другая часть меня твердила только одно: «У тебя галлюцинации, Амелия, это счастливое семейство — всего-навсего мираж».

В Бога я, в общем-то, не верила, но можно было и перестраховаться: я заключила с высшими силами негласную сделку. Если мы снова заживем как одна семья, я больше не буду ныть. Я не буду дразнить сестру. Я не буду блевать. Я не буду себя резать.

Не буду, не буду, не буду.

Тебе же, видно, моего оптимизма не хватало. Мама говорила, что после операции ты постоянно плакала и ничего не хотела есть. Слезы были якобы вызваны анестезией, но я задалась целью тебя развеселить.

— Эй, Википедия, — сказала я, — хочешь «M&M’s»? Из пасхальных запасов.

Ты помотала головой.

— А мой «Айпод» хочешь одолжить?

— Не хочу слушать музыку, — пробормотала ты. — Ты не обязана хорошо ко мне относиться просто потому, что меня скоро не станет.

У меня по спине побежали мурашки. Мне что, не всё рассказали о твоей операции? Ты что, типа умирала?

— Что ты несешь?

— Мама хочет от меня избавиться, потому что со мной такое происходит. — Ты вытерла глаза кулачками. — Такой ребенок, как я, никому не нужен.

— С ума сошла? Ты же не серийный убийца. Не мучаешь бурундуков и вообще не делаешь ничего мерзкого. Ну разве что пытаешься за столом пропеть гимн отрыжками…

— Я только один раз это делала! — возмутилась ты. — Но сама подумай, Амелия, никто же не держит дома поломанные вещи. Их рано или поздно выкидывают.

— Уиллоу, уж поверь мне: никто не хочет от тебя избавиться. А если выгонят, я первая с тобой убегу.

Ты икнула.

— Клянешься?

Мы сцепились мизинцами, и я сказала:

— Клянусь!

— Мне нельзя летать на самолетах, — совершенно серьезно заявила ты, как будто нам немедленно нужно было планировать маршрут. — Врач сказал, что детекторы в аэропорту будут срабатывать. Дал маме справку.

Которую я, вероятно, забуду, как забыла другую справку перед последней нашей поездкой.

— Амелия, — спросила ты, — а куда мы поедем?

«Назад» — это была моя первая мысль. Но я не могла тебе объяснить, как туда добраться.

Может, в Будапешт? Я плохо представляла себе, где находится Будапешт, но мне нравилось это слово: оно как будто взрывалось на языке. Или в Шанхай. Или на Галапагосские острова, или на остров Скай. Мы сможем вдвоем объехать вокруг света, устроим такое сестринское цирковое шоу: девочка, которая ломает кости, и девочка, которая бьется на мелкие кусочки.

— Уиллоу, — сказала мама, — мне нужно с тобой поговорить.

Интересно, давно она наблюдала за нами с порога?

— Амелия, оставишь нас наедине?

— Ладно.

Я послушно выскользнула из комнаты. Но вместо того чтобы спуститься вниз, как она рассчитывала, я осталась в коридоре, где всё было прекрасно слышно.

— Уиллс, — сказала мама, — никто тебя не выгонит.

— Прости, что я сломала ногу, — сквозь слезы прошептала ты, — Я думала, если я долго ничего не буду ломать, ты решишь, что я нормальный ребенок…

— Всякое бывает, Уиллоу. — Я услышала всхлип кровати: мама присела. — И никто тебя не винит.

— Ты винишь. Ты жалеешь, что родила меня, Я сама слышала.

То, что случилось в следующий миг, пронеслось настоящим торнадо у меня в голове. Я думала об этом иске, испортившем нам жизнь. Я думала об отце, который, возможно, снова уйдет через считаные минуты. Я вспоминала, как жила еще год назад, когда на руках у меня не было шрамов, когда у меня еще была лучшая подруга, когда я не была толстой и проглоченная еда еще не падала мне в желудок свинцовыми брусками. Я думала о словах, которые мама произнесла в ответ, и о том, не ослышалась ли я.