Остров - М. Беннетт

Первое, что мне вспоминается об острове: я открыл глаза и не увидел ничего, кроме песка, так близко, словно рассматривал его под микроскопом. Звучит по-детски, но до той минуты я не догадывался, что с расстояния в несколько сантиметров песок похож на множество крошечных камней, сваленных в кучу, — вроде того крупного коричневого сахара, который любят в Англии. Голова с того бока, на котором я лежал, как будто сплющилась, превратилась из круглого английского мяча в мяч для американского футбола. Я заморгал и попытался сосредоточиться. Что-то летело мне прямо в лицо. Теплая соленая вода. Залилась в рот, чуть не стошнило, и умчалась прочь так же быстро, как прихлынула. Через несколько мгновений она вернулась и на этот раз что-то притащила. Я вытянул руку — словно бы и не принадлежавшую мне, — ухватил паукообразное нечто, поднес к глазам. Это были мои очки из «Тайгера», целехонькие.

Я сел. В голове однократно и сильно ударил молоточек. Я промыл очки в море и по привычке надел, вода со стекол потекла по моему лицу, будто слезы. Было так жарко, что эти «слезы» почти сразу высохли. Я подвигал челюстью. Больно-вато. Прошелся языком по зубам с правой стороны. Они чуточку шатались, но все были целы, только один задний зуб торчал острым краем — тот самый, сломавшийся от удара в лицо, который я получил в последний школьный день. Мама все уговаривала меня сходить к стоматологу, но я так и не сподобился.

«А теперь уж очень не скоро доберусь», — подумал я.

Я проинспектировал все остальное. Никаких травм не обнаружил. Тощие незагорелые руки в полном порядке, тощие незагорелые ноги тоже о’кей. Зеркала у меня не было, так что я не мог проверить свою голову-футбольный мяч, но, оттянув ворот рубашки, убедился, что с туловом тоже ничего не случилось — все такое же, тощее, с впалой грудью, и волос примерно столько же, сколько на голове у Гомера Симпсона. Похвастать в шестнадцать лет мне было особо нечем, но хотя бы цел. Белая рубашка и шорты-хаки, те самые, которые были на мне в самолете, малость помялись и порвались и куда-то пропали кеды: вытянутые белые ступни оказались голыми. Но при всем при том я был в отличной форме — для человека, только что свалившегося с неба.

Я огляделся. Классический, словно из мультика «Губка Боб Квадратные Штаны», остров: пальмы, голубое небо, зеленое море. Сверху припекало солнце — мне в жизни не было так жарко, даже в детстве в Пало-Альто. Изнутри я слышал собственное дыхание, снаружи — шорох то приближавшейся, то уходившей волны. Остров тоже дышал.

Потом вдруг подул освежающий ветерок, и появился еще один звук: шелест пальмовых листьев. Большие глянцевые листья приподнимались и опускались, а под ними покачивались парами, словно колокольчики, здоровенные зеленые кокосы. Дальше вглубь острова начинались заросли вроде джунглей и резко вверх поднимался изумрудный холм. В тот момент я, разумеется, не знал, что очутился на острове, но уж очень было похоже. Позади меня в песке остался длинный шрам, словно меня протащило по пляжу после того, как я упал на землю. Вдалеке виднелись какие-то белые обломки — наверное, от того самолетика, на котором я летел вместе с одноклассниками.

Я осторожно поднялся, выплюнул песок, ноги разъезжались, как у новорожденного теленка. Песком забито все — и рот, и глаза, и ноздри. Я моргал и отплевывался. Правая сторона головы, сплющенная, болела адски. Но мне было наплевать. Я медленно поворачивался, пока не совершил полный оборот, всматривался в горизонт как можно дальше. Нигде никого не видно. Я один.

В этот момент я должен был бы испугаться. Но нет. Ничуточки. Наоборот, я изобразил маленький победный танец, вскидывая руки к небесам, как те надувные манекены в рекламе на бензозаправке. Из забитого песком горла вырвалось несколько тактов «Оды к радости». И тот факт, что эту же мелодию приспособили для нашего школьного гимна, уже не мог испортить для меня ни оду, ни радость.

Мои одноклассники погибли. Все до одного. Вот что я праздновал.

Мама была права.

Кротики наследуют землю.

Диск второй
Человек Ниоткуда
(«The Beatles»)
Джон Леннон, Пол Маккартни (1965)

ТРИ ГОДА НАЗАД

1
Диски необитаемого острова

Мой вид — малые пестрые кротики — имеет свои задвиги и вынужден к ним приспосабливаться. Мы любим слова (я могу дословно воспроизвести диалоги из «Звездных войн»). Мы любим числа (я могу назвать первые сотни знаков числа Пи). И мы счастливы, как свиньи в навозе, когда слова сочетаются с числами (ступеней ровно 39^[1], а далматинцев 101, а граф Монте-Кристо значился в тюрьме как заключенный № 34). Мы любим компьютеры. Любим «Марвел» и комиксы. Мы много чего умеем делать, только не разговаривать с людьми. Все у нас получается, но не получается обзавестись друзьями. И девочки нам нравятся, да не достаются. А вот чего малые пестрые кротики совсем не могут, абсолютно нет, так это отличиться в спорте. В Играх, так это называли в моей школе. Лично я играми всегда считал видеоигры. Видеоигры были бы о’кей. Как большинство представителей моего вида, я довольно серьезный геймер («Фортнайт». «Анчартед IV». «Пробуждение Линка». И любимое с детства — «Мист»). Конечно, в некоторых из них многовато насилия, но оно же виртуальное, так что вреда никому нет.

Но в моей школе Игры не были играми.

Все всерьез.

До тринадцати лет мне удавалось обойтись без уроков физкультуры по той простой причине, что я обходился без школы вообще. С тех пор как мы переехали в Англию — я тогда был малышом, — я получал домашнее образование и был счастлив. Я родился на Западном побережье Америки. Мои родители — ученые, они преподавали в таком колледже для хиппи, где все ходили в сандалиях и радужных рубашках и у каждого был свой кристалл. Потом мои ученые родители — сразу оба — получили ставки исследователей в Оксфордском университете, и мы переехали в Оксфорд. Нам всем пришлось приспосабливаться к Англии. Мои предки выглядят так, словно явились в наше время прямиком из семидесятых. У отца огромная шевелюра и борода, он носит очки в проволочной оправе и нейлоновые рубашки — подойдешь его обнять, а от рубашки искры сыплются. У мамы волосы до пояса, юбки до пола. В университете Пало-Альто, их прежнем универе, все называли их попросту Пол и Мэрилин, даже студенты. И никакой обуви, кроме сандалий, они, сколько помнится, не надевали. В Оксфорде они — профессор П. Селкирк и профессор М. Селкирк и обязаны ходить в туфлях. Но их это вроде бы не огорчило — они обожают историю и старинные колледжи и все это, и они занялись новым прорывным проектом по бихевиористике, с головой в него ушли; что же до меня, они решили, что попасть прямиком из привольной начальной школы на американском западном побережье, где в основном учили рисовать пальчиками, в застегнутое на все пуговицы британское подготовительное заведение в таком академическом городе, как Оксфорд, будет для ребенка тяжело, поэтому предпочли сами заняться моим образованием.