Книга из человеческой кожи - Мишель Ловрик

Я принесла отпечатки своих ног Фернандо, как он и просил. Priora позволила мне передать листы бумаги через решетку. Нарушая обычный регламент, она также разрешила моему брату вернуться два дня спустя. Из-за решетки он показал мне пару башмачков. У того, который будет держать мою деформированную стопу, как пояснил он, была приподнята пятка, чего было нельзя заметить снаружи благодаря искусной работе сапожника. А второй башмачок предназначался для моей увечной ноги.

— Я надеюсь, они помогут тебе ходить, — сказал Фернандо. — Поноси их несколько дней, а потом верни мне на доработку, если таковая понадобится. Обычно для каждой пары требуется несколько примерок.

Priora кивнула, и Фернандо по одному передал башмаки через torneras.[164]Вернувшись к себе в комнату, я обнаружила внутри них листы бумаги. Фернандо писал: «Очень надеюсь, что башмаки придутся тебе впору, дорогая сестра, но будет лучше, если они подойдут тебе не сразу. Потому что тогда ты сможешь вернуть их мне. Я же, в свою очередь, надеюсь найти внутри что-либо интересное…»

Я натянула башмаки и сделала первый шаг. Фернандо оказался настоящим гением! Моя хромота исчезла совершенно! Я пробежала через комнату и вышвырнула костыль во двор. Из кухни вышла Жозефа, вопросительно глядя на меня, но, когда я прочла ей письмо, она щелкнула пальцами от радости. Она побежала за костылем и принесла его мне.

— Теперь вы должны старательно изображать хромоту.

Три дня спустя я вновь оказалась в locutorio, зажав костыль под мышкой. Покачав головой, я вернула башмаки Фернандо в тусклом свете, падающем сквозь алебастровое окно.[165]

— Я хочу, чтобы ты заглянул внутрь, братец, — с деланной грустью произнесла я. — Там есть какой-то выступ, он больно впивается мне в свод подошвы. Я могу попросить тебя как-то сточить его?

Мои письма и рисунки, на которых я с любовью изобразила его самого и его мать, громко зашелестели, когда Фернандо с улыбкой взял башмак в руки.

— Передавай мою любовь своей маме, — негромко сказала я.

Джанни дель Бокколе

А потом я кое-что услышал. Мне пришло письмо — вы не поверите! — от сводного брата из Арекипы!

Он сам написал мне, этот мальчик Фернандо. Спаси нас Господь, но почерк у него был в точности такой же, как у его отца. Письмо его было добрым и ласковым. Его итальянский оказался очень хорош, и еще в нем было много словечек и оборотов речи, которые употреблял мой старый хозяин, мастер Фернандо Фазан.

«Я еще не встречался с вами, дорогой Джанни, но я уже чувствую, что вы — один из нас», — вот что написал этот новый Фернандо Фазан.

Должно быть, мой старый хозяин научил своего перуанского сына нашему языку. И уделил ему намного больше времени, чем когда-либо уделял Мингуилло. Я благословил здравый смысл моего старого хозяина. Он знал, что его венецианский сын окажется паршивой овцой в семье. И еще он знал, что должен вложить душу в своего хорошего сына в Перу.

Но я опять отбежал в сторону. Причина, по которой я получил весточку от молодого Фернандо, заключалась в том, что он видел Марчеллу и разговаривал с ней! И она с добротой и любовью отзывалась обо мне! Мое письмо priora было доставлено в целости и сохранности, и его прочли, и все узнали о нем, даже Марчелла. А сама priora сохранила его и даже дала прочитать Фернандо!

Марчелла попросила Фернандо написать мне, чтобы рассказать мне и Анне, что у нее все хорошо. Что монастырь Святой Каталины вовсе не был зловещим местом, что у нее там есть подруги и что она находится под защитой славной priora.

Фернандо писал: «Вы должны поверить, что Святая Каталина нисколько не похожа на венецианские монастыри. Марчелла не испытывает жестокого обращения со стороны сестер и суровых наказаний здесь тоже не практикуют. Здешние монахини — сама доброта, за исключением только одной сумасшедшей, так что с моей сестрой обращаются хорошо, и ей даже позволили развивать свой талант к рисованию. Она дружилась с одной девушкой по имени Рафаэла, с которой они вместе пишут картины. Рафаэла заботится о ней как о родной сестре. Что еще я могу сказать вам о Марчелле? Я понимаю, что вам очень хочется узнать о ней побольше. Ее физическое состояние остается хорошим. Она передает привет свои друзьям в Венеции, Джанни и Анне, и доктору Санто, и художнице Сесилии Корнаро».

Прочитав письмо, я подскочил на стуле. Сдается, пришло время повидаться с Сесилией Корнаро и рассказать ей о том, что происходит. Спустя некоторое время — проведенное, как говорят, в Шотландии, — она воротилась в Венецию и теперь работала над портретом своего возлюбленного, лорда Байрона. Такие, во всяком случае, ходили слухи. А еще лучше, решил я, если к ней пойдет Санто. Мне самому было как-то страшновато. Я слыхал, что она еще больше стала походить нравом на дикую кошку. Вдобавок язык у нее, если можно так сказать, был без костей, и ничто не могло остановить грубости, вылетающие у нее изо рта.

Фернандо закончил письмо названием улицы в Арекипе. «Вы можете написать мне сюда, и содержание письма будет в точности передано Марчелле. Мы придумали один способ… Она, в свою очередь, очень хочет узнать, как поживаете вы и все, кого она любит в Венеции».

Все, кого она любит. Клянусь, в тот день я готов был обнять весь мир. Мы с Анной пустились в пляс по кругу, как старые скрипучие игрушки, мой сладкий Господь!

Я помчался в Каннареджио и вытащил Санто из его комнаты.

— Она не одинока, — бессвязно бормотал я, крепко обнимая его. — Она в безопасности!

А вот в этом, помимо всего прочего, я здорово ошибался.

Марчелла Фазан

Рафаэла была вне себя от радости за меня, и, пожалуй, это приподнятое настроение, в котором она пребывала после моего приключения, заставило ее пойти на риск, чрезмерный даже для нее.

Все монахини в монастыре Святой Каталины в глубине души были согласны с жестоким упреком, который мать настоятельница бросила в лицо сестре Лорете:

— Почему бы вам не распять собственный язык?

Эта фраза как на крыльях разлетелась по всему монастырю, стала неотъемлемой частью пугающей истории сестры Лореты и частенько звучала у нее за спиной. И в тот день, когда я получила свои новые башмаки, Рафаэла нарисовала картину, при виде которой сердце замерло у меня в груди. Это был безошибочно узнаваемый портрет сестры Лореты, причем рот ее гротескно растягивало распятие, не давая ему закрыться Щеки vicaria отвисали, как у раскормленной домашней свиньи, а на шее красовался тройной подбородок. В отверстие образованное ее губами, она забрасывала жареных цыплят колбасы в соусе, polvorones и дикий батат.