Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

И в эту секунду я понял, что все делаю неправильно и нужно как-то по-другому.

1998

Мне было шесть лет, когда я осмысленно посмотрел футбол. Раньше я думал, что это непонятное дурацкое мельтешение – что-то вроде телевизионных новостей. Скучные живые люди, непохожие на говорящих мышей, котов, уток или хотя бы магические квадраты и треугольники, метались по зеленому полю, порой соединялись серыми ниточками, которые иногда превращались в красные. Отец смотрел на эту ерунду, кричал и раздраженно колотил кулаком по столу.

Пасмурным летним днем девяносто восьмого я случайно сел у телевизора и целых два часа с нарастающим восторгом наблюдал, как соединяемые разноцветными линиями люди гоняли белый шарик.

– Это вот нападающие, но они дерьмо, – учил отец. – А вот тот, ну, с патлами бабьими который, он вратарь, дырка ваще. Ходит который, он типа тренер – это как директор на моем заводе, тоже понты, а проку нуль. А сейчас был офсайд, но ты все равно не поймешь. А полосатый фраерок, это, сын, суть говноед.

Я разглядывал дырку и директора, таинственный офсайд и говноеда, и предо мной разворачивался новый восхитительный мир. Мельтешение наполнялось смыслом – как страшная серая куриная ножка в духовке загадочно обрастает золотистой корочкой и съедобным мясом.

– Пап, а почему всегда между игроками серые линии, а потом иногда красные?

– Какие еще линии? – злился отец. – Че буробишь? Мяч катается, а красные бывают, типа… карточки.

Он не понимал, а шестилетний я не мог объяснить, что имею в виду нити, соединяющие игроков. Прозрачные и тонкие, почти как паутинка. Только паутина в обычной жизни не становилась красной, а соединявшие футболистов нити – становились. И если это происходило, мной овладевало непонятное желание исправить, доделать, завершить. Так ощущает себя человек, когда видит недоигранную партию в крестики-нолики, в которой не хватает последнего значка, – рука сама тянется его дорисовать и зачеркнуть победный ряд.

– Ты его еще возьми с заводскими побухать в пельменную, – ругалась мама. – Коленька, сыночек, брось ты этот футбол, ведь не быдло, ты в три годика уже читать умел. Настоящий вундеркинд. Словарный запас был больше, чем у папы. Возьми книжку!

– Пусть смотрит, – злился отец. – Вырастет мужиком, а не пидеркиндом. Поглядите на нее, интеллигенция. Училка удристанная.

Я не слушал – с ранних лет привык к их перебранкам. Как зачарованный я следил за паутинками и футболистами, и чем больше матчей видел, тем сильнее мне хотелось разгадать загадку разноцветных линий.

Мама пыталась вернуть меня обратно в царство книг и не понимала, что проиграла этот матч всухую. Она и не догадывалась, что в глубоком детстве, когда листал красивые книжки, которые мама покупала за баснословные деньги – «Лишь бы сыночек развивался!» – я оставался равнодушен к буквам и красочным картинкам. Я искал то, от чего у меня реально замирало сердце, – изображения квадратов, ромбов, треугольников. Они часто снились мне – эти строгие фигуры из понятных линий. И читать я выучился только ради того, чтобы узнать наконец-то, что таится за треугольниками и что же вызывает у меня разряд странного электричества в груди. Я был уверен: мама что-то скрывает.

Оказалось, что она ничего не скрывала. Я смотрел на фигуры, знал теперь их названия, видел красоту линий, но томительное ощущение тайны исчезло, меня как будто обесточили.

«А был ведь вундеркинд!» – расстраивалась мама, когда я бросил книги и увлекся солдатиками, мультиками и котятами. «Хер да ни хера в твоих книгах, все с пацаном нормально», – успокаивал ее отец.

А теперь я разглядывал футбольные линии – живые точки, двигающиеся по зеленому газону и соединяющиеся вдруг в прекрасные фигуры, – и чувствовал восторг, и электричество бежало от груди к плечам и в спину, и в животе как будто делалось тепло.

Новая тайна расправляла надо мной кожистые черные крылья.

2000

– Хороший защитник должен, типа, уметь влезть под кожу нападале, – говорил отец.

Его коллега, красноносый лысоватый толстячок, повадившийся заглядывать к нам по вечерам, согласно кивал и меланхолично ковырял вилкой в банке с кильками.

Я слушал и представлял, как разрывается у нападающего плоть, вываливается красная мякоть перезрелого человеческого арбуза, а защитник продолжает лезть ему под кожу. В этом отсутствовала красота линий и фигур, но что я понимал в футболе? Зато отец и красноносый были экспертами – они посмотрели тысячи матчей, знали имена почти каждой движущейся точки, понимали правила и позиции. Я решил порадовать папу и стать защитником.

– Ты? Защитником? – хохотал отец. – Настоящий защитник – это мужичара, титан. А ты дрищ типа, ну ей-богу. Видал как Япу Стаму бровь зашивали? Вот дело, вот футбольное искусство! А тебе же петушок этот вроде нравился, ну Бэкхем.

– Ваще петя-петяра, – лыбился красноносый. – Такой на нарах бы не заржавел, жопа стала бы как Выборгский тоннель. Стопудовая баба.

– Ты че, моего Кольку ща бабой назвал?

– Да не, Палыч, не кипишуй, я ж про Бэкхема, про петушка. Ты же сам…

– Завали-ка, а? Если малой хочет защитником – станет. Верно, Колюшок?

Я слушал их и уже жалел о своем дурацком порыве. Мне ведь и правда нравился Бэкхем – не прической и не приключениями из новостей, а тем, как ловко он перемещается по полю, как часто становится важной точкой в призрачной фигуре. Я был подавлен, обнаружив, что он петушок со странной жопой.

– Будешь как Яп Стам, да, малой?

Я неуверенно кивал.

– Слушай, Палыч, я такое дело припомнил – в том месяце был у свояка. Хороший малый, на завод приезжал. На белой шахе, помнишь? Ну, когда мы подшипники того? – воодушевленно заговорил красноносый, стараясь загладить вину от петушиного недоразумения. – И с нами квасил Бухонов. Во мужик! Он вроде как раз защитником был, ногу сломал какому-то фраерку при застое еще, ну и карьера сразу по жопе. Повоевал потом. И вот он в районной секции сопляков теперь учит. Давай, что ли, звякну? Пристроим Колюшку?

– Ну давай и звякнем, а чего бы, типа, нет.

– Только через мой труп, – кричала мать. – Какая секция, Юрий, ты сбрендил? Такое время сейчас! Ему нужно английским заниматься, компьютерами, строить будущее…

– С футболом и построит. Завали-ка хлебало, а то отгружу. Он деньгу зашибать станет. Профессионалом, типа, будет.

– Профессионалом не будет, – отрезал Бухонов, когда отец привел меня в секцию. – Ноги как спички, грудь как у цыпленка, голова большая. Да и поздновато в восемь-то лет начинать, с шести надо было.

– А вы про линии расскажете? – с замиранием сердца спросил я. Первый раз в жизни я разговаривал с настоящим футболистом и чувствовал, как странный