Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

– Смотри, там! – прервал его Гриша.

Близ одного из дальних углов обширного помещения в потолке обнаружился люк, почти незаметный среди черных разводов плесени. Если б не лестница под ним – кривоватая, деревянная, грубо сколоченная из досок разной толщины, – братья прошли бы мимо.

– Допустим, мы из дома не выберемся, – рассудительно произнес Гриша, – но нам хотя бы до окна добраться, до любого нормального окна.

– Тихо! – шепнул Витя. – Если дом услышит…

– Ты че, серьезно? – удивился Гриша. – Он может нас услышать?

– Не знаю. Здесь все как будто пытается тебя задержать. По крайней мере, лучше не говорить о том, что собираешься делать. Мне кажется, то, что мы на них смотрим, осознаем их, запоминаем, помогает им сопротивляться разложению. Думаю, этот дом тоже хочет свою долю бытия. Все громкое, яркое, резкое – все здесь имеет последствия.

Братья приблизились к лестнице. Глянули вверх: люк над нею был открыт, но затянут мутной пленкой.

Только сейчас, подойдя к лестнице, они увидели, что пространство вокруг нее расчерчено длинными нитями паутины. Они поблескивали в тусклых лучах, проникавших сверху, и терялись в окружающем сумраке, который здесь, рядом с лестницей, контрастируя с падающим светом, казался темнее и гуще. Или сумрак сгустился только что?

Бесформенное темное нечто тяжко ворочалось в углу, и дрожали нити паутины, и кружились меж них тонкие ворсинки, взбудораженные вибрацией.

Гриша ощутил, как нити касаются его кожи, как врастают в нее, пуская побеги внутрь тела, к самой сердцевине его «я».

Витя пробовал руками лестницу на прочность. Попытался опереться ногой на нижнюю поперечную дощечку – выдержала! Затем на вторую… И обернулся, затылком почуяв неладное.

Гриша с Максом на руках медленно шел во тьму, прочь от лестницы. В его позе, в его шагах было что-то ритуальное, словно жрец торжественно несет подношение к алтарю.

Витя запаниковал, спрыгнул с лестницы, но неудачно – подвернул ногу и упал. Пронзительная боль мешала подняться. Наконец он кое-как, держась за стену, встал и заковылял вслед удалявшемуся брату. Тот двигался в сторону темного угла, где клубилась чернильная тьма.

Странно, что Гриша продолжал идти, хотя пора уже было уткнуться в угол меж стен. Но угол раздвигался перед ним, разверзаясь, углубляясь в самое себя.

Гриша держал Макса на вытянутых руках, предлагая его кому-то, кого Витя не мог разглядеть во тьме. Каждый новый шаг давался тяжелее предыдущего. Было заметно, как в страшном напряжении дрожит Гришино тело.

Витя тоже всем существом чувствовал сопротивление сгущавшейся пустоты, отчего напрягались мышцы. Он задыхался, с усилием догоняя брата.

Наконец он вцепился в Гришино плечо скорченными от натуги пальцами – будто вонзил абордажные крючья в корабельный борт.

Гриша вздрогнул всем телом, застыл на месте, а Витя, как в мгновенной вспышке, увидел скрытое тьмой.

Их окружали уродливые твари, следившие за ними со смесью алчности, похоти и трусости. На лицах ущербных существ, казалось, извиваются россыпи червей – настолько явственны были эмоции, захватившие их.

Впереди, в нитях огромной паутины, висело распятое нечто – многорукое, многоногое чудовище. В дар ему Гриша предлагал своего сына.

Две головы этой твари на шеях, искривленных, как у грифов-стервятников, тянулись навстречу подношению. Оба лица отражали Гришины черты, но словно в кривых зеркалах. Перекошенные, извращенные, порочные отражения. У каждой головы влажно поблескивали в приоткрытом рту какие-то набухшие, развратно пульсирующие органеллы.

– Гриня, очнись! – прохрипел Витя. – Не делай этого, слышишь меня!

Он потянул Гришу назад, и тот с заметным облегчением подчинился, начал пятиться, затем развернулся – в глубине зрачков тлели ужас и паника. Братья рванули к лестнице, а следом за ними из бесконечно глубокого угла ползла, шагала, перекатывалась, плыла по воздуху ожившая феерия Босха.

Крепко обхватив Макса одной рукой, цепляясь другой за перекладины, Гриша взбирался к выходу. Витя карабкался следом.

Разорвав пыльную паутину, перекрывшую отверстие люка, Гриша выбрался наверх и застыл как вкопанный.

– Это как понимать? – спросил он Витю, когда тот поднялся над люком и все увидел сам.

Они стояли на крыше. Далеко внизу темнела земля. Подвал дома необъяснимым образом сомкнулся с его вершиной. На лестницу снизу наползали голодные твари с безумными глазами; вся их масса колыхалась, будто нечистоты в канализационном люке.

– Ого, дом как бутылка Клейна, – ошарашенно пробормотал Витя.

– Хренейна! – заорал Гриша, глядя, как мерзость возбужденной нежити уже выплескивается наружу из люка. – Вытаскивай нас!

Витя, очнувшись, запрокинул лицо в небо и возопил, будто древний пророк или языческий жрец, умоляющий далекое божество о дожде, об урожае, о самой жизни:

– Елизар! Вытаскивай нас!

И божество вняло мольбе.

В небе разверзлась с чмоканьем гигантская дыра, братьев подхватило космическим сквозняком и вышвырнуло из мира теней на снег.

Они лежали под звездным черным небом в настоящей темноте ночного леса, не разбавленной мертвым светом пустоты, лишь слегка подсвеченной обычным снегом. Гриша прижимал к себе Максима, чувствуя по биению артерии на тонкой шее, что сын жив. Слава богу – жив!

* * *

Гриша стоял на паспортном контроле в Шереметьево и нервно крутил в руке смартфон.

С памятной ночи в подмосковном лесу минуло почти пять месяцев. Единственным верным решением было наплевать на сгоревший дом и рухнувший бизнес – и рвануть в Европу, к родителям.

Максим, на удивление, легко поправился и, придя в себя, ничего не помнил про Елизарову сумку. С Лерой вышло хуже. Пришлось просить у родителей денег на лучшую психиатрическую клинику Германии. Поначалу надежд почти не было, но на днях доктор Клозе обрадовал, сообщив, что возникла положительная динамика.

Елизара пришлось бросить в лесу; тащить его с собой к родителям казалось дикостью, да и Мысину легче было выследить их вместе с таким спутником.

Гриша на время вошел в отцовский бизнес, но уже взял у отца ссуду, чтобы открыть свое дело. Казалось, все налаживается. Но Витя! После возвращения его мысли как будто застряли там. Он ходил задумчивый, часто замолкал и глядел в одну точку. Его движения из дерганых и конвульсивных стали медленными и какими-то вязкими, как у ленивца. Днем он почти не выходил из своей комнаты, а по ночам Гриша, проходя мимо его двери, нередко слышал треск клавиатуры и какие-то переговоры полушепотом с невидимыми собеседниками.

Однажды утром он просто исчез, даже записки не оставил. На телефонные звонки и сообщения в мессенджерах не отвечал. Родители, впрочем, не сильно обеспокоились.

– Небось, опять в Амстердаме откисает или на Гоа, – предположил отец.

Но Гриша чувствовал: дело куда серьезней.

У братьев прежде не было секретов друг от друга, делились даже паролями от сетевых аккаунтов – на всякий случай. И теперь,