Ихор - Роман Игнатьев

набирало столько рыбы, что вся страна кормилась. Отправьте депешу да расспросите, но вот сам Вавилов Аркадий Макарыч вам не ответит, потому как помер три года назад, и теперь осталась его вдова. С вдовой можете связаться! Но обычно к этому слову Климу верят и гонят прочь, чтобы не мешался под ногами, поверхностно осматривают вещи и пускают путников на самотек.

Однако попался раз дотошный дядька, в Петровске, когда дилижанс остановился надолго, привлек много ненужного внимания и приманил заковыристую власть. В Климовы россказни не поверил, лапшу на уши, говорит, мне вешаете: рожи белые, холеные, экипаж богатый и кони свежие. С документами у Клима неувязка, будто поддельные, а те двое белочехов – отдельный разговор! Их бы взять да к стенке, а не трепаться попусту. Клим цокнул и разумел, что выбора-то нет, и дал взятку, но было мало. Предложил драгоценный камень, когда они остались в кабинете партийного человека тет-а-тет. Рубин, сиявший, что глаза крысы-альбиноса. «По рукам», – предложил краснобай; скрепили сделку рукопожатием. «Но вот что, – сказал Клим, улыбаясь, – коли обдурить меня надумал, знай, что я вернусь и выпотрошу тебя. Усвоил?» – «Угрожать мне будешь?! Паразит! Засранец!» – «Побереги краску для товарища Ленина. Мы обменялись рукопожатием, или слово партийца нынче не дороже царских фантиков?» – «Еще как котируется мое слово, так что вали отсюда!» Клим так и сделал.

Экипаж проходит еще полдня и прибывает в Саратов, шумливый, тесный, но не слишком столичный; тут глянуть раз-другой в стороны, да все на сетчатке и отложится. Клим выбрал место за городом. Разбить палатки велел, искать ночлег слишком муторно, сниматься придется раньше. Ночью Клим идет на переправу говорить с главным под звездами, которых, к слову, совсем не видать – небо затянуто перламутровой дымкой днем и так же ночью, будто мир целлофаном укутали. А ночью знобко, и Клим поеживается. К нему прибивается Игорь, сует папиросу, тот отказывается. «Со мной пойдешь?» – спрашивает Клим. «Прослежу, а то больно ты скользкий тип». – «Вот Фома неверующий». – «То проверка праведных намерений, и не более того».

Станция Увек принимала нынче не так чтобы много народу: времена не предполагали путешествий, а самые бойкие ходили за пропитанием да еще по разной нужде. У берега еще не промерзшей Волги набивает в себя вагоны и людей паром, сооруженный на дальних берегах Ньюкасла. Ночью мужики не слишком болтливы, хотя в людской круговерти все равно жужжит, как в осином гнезде. Ругаются казаки, не разобрать чьи и откуда, но эта порода часто в брань лезет, пусть и воспитанны и приличны на первый взгляд. Клим и фон Крейт протискиваются, толкаются в человечьем нагромождении, вдыхают разные запахи, и чеснока, и кислого пота, духов с флердоранжем, но больше дегтя и костерного душка. Пробившись к постовым, они спрашивают о главном и находят неказистого мужика с плешью и рваной губой; мужик делает пометки в документах на планшете и знать никого не хочет. Но Клим разрушает его идиллию просьбой: «Перевези нас, братец, на ту сторону вместе с вагонами. Я не обижу». – «Днем приходите, чтоб такие вопросы решать». – «Не хотелось бы медлить, а паром вот-вот уйдет. Давай и мы с ним тоже!» Мужик смотрит на двоих просителей и цокает, пихает в крупные лошадиные зубы спичку и спрашивает: «От вождя удираете?» Железом скрежещут погружаемые на паром вагоны, кто-то орет, чтобы отошел, а то зашибет, про тросы спрашивает – крепко ли? Дите чье-то под ногами вертится, напевает песенку про глупого бычка. «А если и так, – влезает Игорь, – какое тебе дело-то? Скажи, сколько заплатить». – «Ага, вот оно как. Купить надумали, – говорит мужик и выплевывает спичку. – Не отвезу я вас, не просите. Пусть и не выдам, но помогать точно не стану: поймают и приговорят. А моя хата с краю». – «Будь ты человеком, с нами барышня едет и двое юнцов», – настаивает Игорь, а Клим уже отчаялся, отошел и зажигает спичку. «Не, хлопцы, не пропущу. Пойдите отсюда, а то красных натравлю». И он куда-то уходит, еле шаркая ботами. «Переговорщик, итить твою!» – теперь сплевывает Клим. «Нормальный дядька, видно же. Чего упрямится?» – сокрушается Игорь. «А-а, курва», – отмахивается его попутчик.

Собираются уходить, но за локоть Игоря подхватывает паренек, тот самый, что песенку про бычка пел; не такой уж и малец, лет двенадцать. «А бабу его выходите – он и пропустит», – заявляет он. «Чего несешь?!» – замахивается на него Клим, но Игорь просит мальца просветить, о чем речь. «Его жина – хворая, – объясняет парень, утирая чумазыми пальцами сопли, – а чего она такая – пес знает. Вот Матвей и нюнькает. Только грызлись они, да это вшивое дело. Помочь бы, и уплывете». – «Живет Матвей где?» – спрашивает Игорь. «Покажу». – «Сам-то кто такой? Откуда знаешь?» – «Так сын я, но не дядь Матвея, а жинки евоной. Ну, попехали».

Покосившийся, но пристойный домик в один этаж на краю поселка, внутри горят стеариновые свечи. Ни собак, ни кошек в округе, только чье-то переломанное коромысло покоится в овраге, да печки кое-где чадят антрацитом.

Открывает им древняя баба в застиранной парче, на голове шерстяной платок, на иссохшем морщинистом лице почти незаметны глаза. Она охает и причитает, противясь незнакомцам, но, когда Клим грубо отталкивает ее, пускает вовнутрь, представляется мамкой болящей и направляет в спальню, где та лежит вся в поту на стираных, но запаршивевших от носки простынях; пахнет ладаном и сушеной травой. Женщине уже за тридцать, худая и серая, и кожа ее блестит скверным потом. Она смотрит на них затуманенно и просит уйти прочь. Игорь обследует больную, рядом крутится ее шебутной сынишка. Клим осматривается в хате, подмечает, что пахнет мясной едой, и понимает, что Матвейка берет взятки, – чего ж у них тогда не взял? Старая женщина оттаскивает Игоря от дочери, шепчет и бубнит, мол, здоровая она, отлежаться всего лишь надобно. «Врач я, – говорит Игорь, – на фронте был. Не лезь под руку!» Фон Крейт прощупывает узлы, заглядывает в глаза и просит показать язык, наугад прикидывает температуру – колеблется между тридцатью восемью и еще полградуса вверх – и требует показать, чем ее лечат. Бабка обводит рукой травы и настои, снова пакостно бубнит и машет, чтоб проваливали. Тогда сын больной выдает: «А ее синяки-то видали?! Матвей лупит, а она терпит». Игорь кивает самому себе; кровоподтеки он заметил, но не от них мучается женщина. Появляется Матвей и прогоняет мужчин: «Сдам Советам! Попомните, что твержу вам! Если еще раз покажетесь – сгною!» Клим закуривает и посмеивается, Игорь спрашивает о причине веселья.