Холод пепла - Валентен Мюссо

Я набрал в поисковике все ключевые слова, которые только пришли мне в голову: «Вторая Мировая война / родильный дом / детское отделение / Франция / СС…» Очень скоро я вышел на сайт, в котором говорилось о двух прямо противоположных реалиях. Первая реалия касалась родильных домов, где во время облав укрывали еврейских детей, тем самым спасая их. Через полчаса чтения я понял, что первый след никуда меня не приведет.

Вторая реалия была непосредственно связана с программой «Лебенсборн». Я не могу точно сказать почему, но с первого мгновения, когда я увидел это слово на экране, я понял, что проникаю в мир, который будет преследовать меня и изменит жизнь моей семьи, мир, на пороге которого я уже не мог задержаться. Я знал это слово, ведь немецкий был моим первым иностранным языком в коллеже. И потом, поступив на подготовительные курсы по истории, я начал изучать его более углубленно. Однако у меня были смутные представления о реалии, которую это слово обозначало.

Программа «Лебенсборн», в переводе «Источник жизни», была разработана в Германии в 1935 году под эгидой Главного управления расы и поселений — организации, созданной для защиты женщин и детей. Управление также занималось проверкой расовой чистоты членов Schutzstaffel, то есть СС.

Если говорить более конкретно, речь шла о клиниках, принимающих жен и подруг эсэсовцев и полицаев. Лебенсборны были призваны дать возможность матерям, «пригодным по расовым показателям», родить ребенка, а затем передать его СС для дальнейшего воспитания в приемной семье. Это был способ повысить рождаемость и укрепить «арийскую расу». Многие девушки, часто становившиеся жертвами пропаганды, приходили в лебенсборны, чтобы получить шанс подарить ребенка фюреру.

В Германии было создано девять лебенсборнов. Несколько лебенсборнов появилось и на территории оккупированных стран. Я хотел узнать, существовали ли подобные родильные дома во Франции. Но мои поиски оказались трудными и не внушали мне оптимизма. В 1999 году Интернет еще не получил во Франции широкого распространения, и сайтов, рассказывающих о столь малоизученных исторических феноменах, практически не существовало. Из университетского сайта, на котором велось обсуждение диссертации, посвященной расовой политике нацистов, я все же узнал, что во Франции был по крайней мере один лебенсборн. Он располагался в Ламорлэ, в сорока километрах к северу от Парижа. Как ни странно, но только в 1975 году журналисту Марку Иллелю удалось, преодолев множество трудностей, установить местонахождение этого родильного дома. В остальном мне пришлось довольствоваться коротким комментарием, сообщающим, что этот центр был открыт поздно, в 1944 году, и что там родилось только несколько десятков детей.

В отделе выдачи книг я заказал произведение Марка Иллеля «Во имя расы». Я с любопытством пролистал книгу, первые три страницы которой были посвящены Ламорлэ. Автор указывал на то, что этот лебенсборн, вероятно, работал еще до официального открытия. Его пациентками были молодые француженки, бельгийки и голландки, забеременевшие от связи, порой короткой, с членами различных подразделений и кавалерийских соединений СС, расквартированных в этих странах. К сожалению, на фотографиях, помещенных в конце книги, я не нашел изображения замка Ламорлэ.

Вновь войдя в Интернет, я все же сумел найти одну фотографию лебенсборна Уазы: огромное, довольно вычурное здание с эркерами, не имевшее ничего общего со зданием, которое я видел на девяти с половиной миллиметровой пленке.

Я успокаивал себя, пытаясь поверить в то, что придаю слишком большое значение всей этой истории с лебенсборнами. В конце концов, речь могла идти об обыкновенной клинике в оккупированной зоне, которую немцы реквизировали или просто посещали. Присутствие эсэсовца еще ничего не доказывало и уж конечно не означало, что мой дед был коллаборационистом. И все же я не мог убедить себя в этом. В самом деле, разве Абуэло хранил бы этот фильм более пятидесяти лет, да еще в укромном месте, если бы тот не имел особого значения? Я взял на дом книгу Иллеля, а потом вернулся в Арвильер.

В полдень мы обедали в саду. Алиса и Анна, проведшие столько времени в доме, нуждались в свежем воздухе.

Ближе к вечеру после мучительных колебаний, над которыми в конце концов одержало победу мое любопытство, я улучил момент и заперся в кабинете, чтобы позвонить по номеру телефона, записанному на стикере. После нескольких гудков в трубке раздался молодой, хорошо поставленный голос.

— Элоиза Турнье?

— Да…

Я решил не ходить вокруг да около.

— Здравствуйте, меня зовут Орельен Коше… Полагаю, вы знаете моего деда, Анри Коше.

На том конце провода воцарилась тишина, сотканная из удивления и смущения.

— Примите мои соболезнования, — искренне сказала Элоиза. — Я узнала, что ваш дед умер.

— Да, две недели назад.

— Это он дал вам мой телефон?

Разумеется, я не собирался вдаваться в подробности и рассказывать о странном стечении обстоятельств, которые привели меня от фильма к ней.

— Не совсем. По правде говоря, я обнаружил ваш номер случайно, приводя в порядок вещи моего деда. А вы хорошо его знали?

— Я встречалась с ним только один раз, но мне выпала возможность часто говорить с ним по телефону.

Ее слова только разожгли мое любопытство.

— Простите за нескромность, но при каких обстоятельствах вы с ним познакомились?

— Я аспирантка кафедры истории в университете Париж-IV и встретилась с ним в связи со своей диссертацией. Я думала, что ваш дед сможет сообщить мне сведения, которые мне помогут.

Ее ответ меня совершенно не удовлетворил. Вдруг я почувствовал, как у меня бешено забилось сердце. Диссертация на историческую тему… Мне пришлось сделать над собой усилие, чтобы не произнести вслух немецкое слово, преследовавшее меня с самого утра.

— Да, — продолжала Элоиза, поскольку я никак не отреагировал на ее слова, — это долгая история. Вы, разумеется, подумаете, что мне не хватает тактичности, ведь со смерти вашего деда прошло так мало времени, но… Мы можем поговорить с вами об этом не по телефону? Вы в Париже?

Я мог бы отказаться от ее предложения, повесить трубку и постараться поскорее забыть обо всей этой истории. Чтобы не копаться в жизни умерших, а заняться живыми, которые сейчас, как никогда прежде, нуждались во мне.

— Только не сегодня, — услышал я свой голос. — Я вернусь в Париж через два дня. Но мы можем договориться о встрече. Когда вы свободны?