Самая страшная книга, 2014–2025 - Ирина Владимировна Скидневская

лопоухий, еще и лицо все с детства изрыто оспинами. Но когда я хорошо зарабатывал и щедро на всех тратился, красивые люди вокруг так и увивались. Ну а едва переехал в разваливающуюся малосемейку и зажил на родительскую помощь, вся эта красота от меня тут же отвалилась, как потравившиеся клопы.

Про клопов – это папа придумал.

А еще он говорил, будто все беды от того, что я слишком доверчивый и бесхитростный, но я все-таки думал, что из-за подлости красивых.

По пути в парк я нашел две новые пивные вывески: «Пивзалей» и «Пивковая дама». Пиво я вообще не пил, но названия пивнушек коллекционировал много лет. Шел и думал, как обрадую Калерию своей подборкой. Начну с «Пивного гнома», потом будут «Тренер по пиву», «Луи Пивтон» и «Импивотрица», а закончу баром «Сосидр». Больше рассказывать было нечего – шутки запоминать у меня не получалось, в кино я плохо разбирался, музыкой не увлекался. Любил историю, но беседовать о ней не умел.

Я шагал по пустынной улице и систематизировал в голове, как, что и когда стану говорить. Но едва увидел Калерию, как все заготовки и пивнушки сразу позабыл.

Вживую она понравилась мне даже больше, чем на фото.

Калерия была невысокой. С короткими ногами и мощными икрами. Ступни были длинные, длиннее моих. На лицо как будто немножко сонная – про таких в моем детстве говорили, что их пчелки покусали. Коротко подстриженная. Юная, двадцати лет.

Мы сели на скамейку, и мне даже не пришлось ничего говорить. Она все сразу взяла в свои руки:

– Расскажи, ты слышишь такие, знаешь, еле уловимые звуки, которые другие не слышат? В картинах тебе интересует все изображение или только мелкие детали? Тебе легко вернуться к прерванному занятию? А в книгах тебе легко понять, какие у персонажей намерения?

Вопросов было много, и я отвечал честно. А зачем врать? Может, у молодежи так принято знакомиться, чтобы сразу все друг про друга понять.

Я только раз ввернул под случай пивнушку. Когда Калерия спросила, бываю ли я поглощен чем-то одним настолько, что теряю из виду остальное, я рассказал ей про питерский бар «Пивопоглотитель». Калерия улыбнулась, тут я совсем расслабился, и мы быстро все вопросы добили.

Потом пошли гулять. Посидели у фонтана и посмотрели на уточек (их было пять). Я собрал волю в кулак и спросил у Калерии, зачем у нее такое интересное имя.

– Так звали жену писателя Александра Волкова. Знаешь такого? – Я покачал головой. – «Волшебник Изумрудного города», «Урфин Джюс», нет? А я с детства обожала. Особенно «Желтый туман» – там про великаншу Архану. Она по сюжету плохая, но я за нее ужасно болела. И вот когда Архана в финале проиграла и спрыгнула с утеса, я так расстроилась, что неделю не могла ни есть, ни спать. – Калерия помолчала. – А потом я придумала новую концовку, где великанша победила и стала править Изумрудным городом.

Калерия вдруг как-то очень внимательно на меня посмотрела, будто хотела что-то вычитать в моем лице. Я не придумал, как реагировать, занервничал и просто кивнул.

– А еще, – продолжила она как ни в чем не бывало, – если в моем имени поменять местами две буквы, то получится самый таинственный регион России.

Я опять не понял, потому что плохо знал географию, и на всякий случай улыбнулся.

– Там есть загадочная гора Воттоваара, вокруг все деревья скручены в узлы. А еще много камней, лежащих на странных ножках. Люди давно не могут понять, что за великан их так положил. – Калерия снова помолчала. – А у некоторых камней совершенно гладкая поверхность, словно их десятки или даже сотни тысяч лет назад кто-то огромный порубил исполинским лезвием.

– А в Кирове есть бар с названием «Пивная рубка», – сказал я.

– Дедушка шутил, что если в центр меня добавить «ва», то я стану любимицей Буденного. До сих пор понятия не имею, кто это.

Буденного я знал. Поэтому мысленно встроил «ва» в центр «Калерии», получил «Кавалерию» и посмеялся от души.

Мы немного погуляли, потом стало холодать, и мы расстались, уговорившись встретиться еще.

По дороге домой я зашел в библиотеку и взял «Желтый туман». Весь вечер наводил порядок в своей крошечной квартирке – я это делал каждый день, хотя там и пачкаться было особенно нечему, – а потом прочитал книгу.

Она мне показалась детской, но все равно заставляла о многом подумать. Я представил великаншу Архану с лицом Калерии и попробовал вообразить, как бы она правила Изумрудным городом. Так и заснул.

Мне снились желтый туман и бродящие в нем гигантские фигуры. Еще – что я плаваю в этом тумане, ищу Калерию, а с неба гремит страшный голос. Калерию я так и не нашел и проснулся со слезами на глазах.

* * *

Мы снова встретились в парке. Калерия опять задавала мне вопросы, на этот раз сложнее:

– Бывало ли такое, когда тебе говорили, что ты сказал невежливые слова, хотя тебе казалось, что ты вежлив? Кажутся ли тебе красивыми длинные числа? Когда ты беседуешь по телефону, ты четко знаешь, что настала твоя очередь говорить?

Я радовался повысившейся сложности вопросов – это означало, что Калерии я становился интересен. Когда опрос закончился и мы опять погуляли у фонтана, я съел сахарную вату, а Калерия – яблоко. Мы посмотрели на птиц (их было семь), и я попытался завести разговор про Архану и «Желтый туман». Но сегодня Калерии это почему-то оказалось не очень интересно.

– Японский поэт и эссеист Камо-но Темэй описывал землетрясение одна тысяча сто восемьдесят пятого года как величайшую катастрофу в истории мира, – сказала она. – Он писал, что разверзалась земля, рассекались скалы, не устоял ни один дом и храм, все разрушилось.

– Страшно.

Я представил себе, что рушатся здания и под нами трещит земля.

– Нет, – качнула головой Калерия. – Сейчас мы знаем, что это землетрясение было совсем не грандиозным, а урон от него оказался небольшим. Просто сознание поэта соответствовало эпохе: упадок государства и буддийского учения, междоусобица. Катастрофа в головах преувеличила силу природного катаклизма.

Она рассказывала про японского поэта немного отстраненным и каким-то механическим голосом, будто вкручивала знания в мою голову. Мне это не нравилось. Но мне нравилась Калерия, так что я слушал и терпел.

– Я думаю про все это, и мне кажется, что то, о чем нам рассказывают эссеисты, ученые, историки – особенно историки, – пропущено через фильтр, искажено и переврано.

Калерия подняла на меня взгляд. Ее покусанное пчелками лицо было без косметики, волосы лежали очень