Сын Йемена - Ирина Владимировна Дегтярева

Они разговаривали, пока он стоял перед ними на коленях и утирал кровь, неудержимо капающую с разбитого лица. Муниф прислушался и вдруг понял, что говорят они не по-арабски, а на незнакомом языке. Не английский, не французский, который он знал неплохо. В сирийское ИГИЛ прибывали головорезы со всего мира. Эти бородатые могли быть откуда угодно.

Муниф отмахнулся от этих мыслей — какая, в сущности, разница, кто его убьет? Он не хотел есть, только пить и спать, да так уснуть, чтобы, проснувшись, не увидеть этой комнаты. Пусть будет что угодно, хоть скалы, хоть пустыня. Он разглядел перед собой неожиданно пару поджарых почти белых оманских верблюдов, переходящих ручей неторопливо, с насмешливым выражением губошлепых морд. Только когда очнулся от новой порции воды, которую ему плеснули в лицо, понял, что после очередного удара впал в забытье.

Его оставили на пару часов в покое. Он лежал на спине, вытянувшись во весь рост, боясь пошевелиться, чтобы не нахлынула боль, и опасаясь привлечь внимание стонами. Лишь бы не пришли больше.

Жара придавила не слабее, чем боль. Хотелось выйти наружу, вдохнуть хоть чуть пыльного воздуха, может, в последний раз.

«Глупо, — думал Муниф. — Как глупо. Выжить тогда, когда хотел умереть, и сгинуть, когда забрезжили на горизонте перспективы и надежды, пусть и на что-то эфемерное. Мне казалось, что я обрел почву под ногами… Но плен, как прожектор, высветил, что я стою уже по колено в топком болоте. Никто за меня не заплатит ни риала, ни фунта, ни доллара».

Муниф вытащил из-под себя гутру, которая слетела, когда его били. Вытер ею лицо и машинально повязал на голову, надев под нее гахфин[6]. Это привычное действие его успокоило и вернуло хладнокровие. «Сразу не убьют, будут выяснять, кто способен за меня заплатить. Лишь бы не забили так, что я безнадежно ослабну. Стоит попробовать сбежать».

Он мог заплатить сам, но это худший вариант. Получив деньги, они, скорее всего, не отпустят.

Смотрел на надпись на стене, пытаясь уснуть. Необходимо чуть отдохнуть перед следующим актом устрашения. Слова «смерть Америке» запечатлелись на сетчатке, отзываясь как эхом в мозгу и дополняясь знакомыми фразами: «Проклятье евреям, победа Исламу».

Пришедший человек показался очередным миражом. Высокий, худой, хмурый, даже угрюмый, в белой гутре под уккал.

«Он из Ирака, — вяло проскользнула мысль, непонятно откуда приплывшая, наверное, оттуда же, откуда возник этот человек. — А если не мираж, то будет бить. Вон какие кулаки костлявые, крепкие…» Муниф горько вздохнул.

— Ты живой? — спросил мираж хрипловатым голосом, прислонившись к той самой стене и пригладив свою бороду, не такую окладистую, как у тех двоих, и слегка встрепанную, словно он только что бежал и ее разметало встречным ветром.

— Да, — Муниф вяло пошевелился не в силах встать. Услышал отдаленные выстрелы. «Пулемет», — оценил он профессионально. Затем ухнуло что-то, и лежащий на полу Муниф ощутил вибрацию затылком, подумав, что это орудие калибром не менее ста двадцати двух миллиметров.

— Можешь идти? — поинтересовался незнакомец.

— Куда? — поднял голову Муниф, снова вздрогнув от звука отдаленного взрыва.

Его подозрения, что захватившую его в плен группировку игиловцев теснят какие-то неведомые силы и сейчас боевики попытаются перевезти его в более безопасное место, подтверждали выстрелы и взрывы. Свет в комнате давала армейская лампа на аккумуляторных батареях, принесенная незнакомцем. Уже исчезли узорные тени от решеток, но от света лампы решетки теперь выглядели объемными, и стала заметна пыль в углублениях. В одной из ячеек копошился какой-то черный маслянистый жук, один вид которого вызывал тошноту.

Муниф ожидал, что худощавый игиловец наденет ему на голову мешок, как сделали те двое бородатых. Однако, когда ему удалось с трудом подняться, хватаясь за стену, незнакомец шагнул в сторону, освобождая проход к двери. Ни мешка, ни пластикового жгута на запястья.

«Значит, не потащат с собой, когда будут отступать. А здесь не хочет пулю мне в затылок пускать, чтобы не запачкать пол кровью. — У Мунифа задрожали руки. — Осталось несколько шагов, и все будет кончено».

Ноги не слушались. Игиловец не торопил. Шли, казалось, вечность. Из-за спины только раздавались команды: «Направо, налево, прямо». И вдруг вышли во двор — Муниф едва не упал с каменной ступеньки, ведущей вниз.

Темноту, кромешную, обволакивающую своим бархатом и сорокаградусной, не ослабевшей ночью жарой, пронзали трассеры вдалеке, направленные вверх, словно стрелявшие с земли люди метили в звезды. Несколько ярких вспышек прожгли черное небо и сетчатку глаз, заставив прищуриться. Муниф различил невысокий заборчик и каменную скамью. Вдоль забора, где двор не замостили камнем, темнели растения. Мирно и почти тихо, если бы не сухой треск перестрелки, особенно тревожной во тьме. Муниф вдохнул раскаленный пыльный воздух, готовясь услышать единственный выстрел позади себя.

— Послушай, хабиби, — сказали спокойно из-за спины, — что ты встал как столб? Ждешь случайную пулю?

Когда Муниф обернулся, незнакомец похлопал по каменной скамье, где уже сидел сам.

У Мунифа дрогнуло внутри, как от взрывной волны, невидимой, но разрушительной, и это содрогание позволило пробить панцирь, которым он заблокировал все чувства, приготовившись к мгновенной смерти. В трещины панциря просочились тонкими ручейками песка надежда и любопытство. Он присел на край скамьи, ожидая удара. Может, незнакомец с ним играет от нечего делать и вот-вот примется бить?

Но игиловец вздохнул и спросил:

— У тебя случайно нет сигарет?

— Наверное, отобрали, — пробормотал Муниф и вдруг нащупал в кармане пачку, которую те двое бородатых почему-то не взяли. Зато забрали золотую зажигалку, подаренную Джазимом. — Вот, бери.

Он увидел, как блеснули белки глаз игиловца и белозубая улыбка.

— Здесь с этим делом напряг, — пожаловался парень, спрятав сигареты. — Курильщиков палками бьют. Ну а теперь поговорим, — сказал он изменившимся тоном. — Ты давно из Йемена?

У Мунифа снова задрожали руки. Воображаемая взрывная волна продолжала крушить все внутри него, будто он ее проглотил, и она неистово рикошетит от всех органов, вышибая дух из легких, заставляя с перебоями биться сердце, выстукивая из мозга азбукой Морзе обрывки мыслей, несвязанных и непоследовательных.

— С чего ты решил, что я из Йемена? — поерзал на скамье Муниф, приходя в себя и уже утвердившись в мысли, что попал все-таки в руки спецслужб. Ему морочат голову, оказывают психологическое давление. А что дальше?

Да чем, по сути, отличаются методы ИГИЛ и Мухабарата, иракского, сирийского, или турецкой MIT? Тоже бьют и выколачивают то, что им нужно. Вопрос в том, что конкретно нужно. Этот тощий явно офицер