Аномалия, рожденная смертью - Георгий Александрович Егоров

Фёдор выдохнул. "Вот тебе и победа", — подумал он и пошёл в зал. Впрочем, он знал: чтобы стать настоящим бойцом, нужно не только бить, но и выкарабкиваться. Из любых ситуаций. Даже если всё началось с безобидного стакана сока.

Гул спортзала постепенно утихал в голове Фёдора — он только что закончил разминку, почувствовав, как мышцы разогреваются и тело входит в тот самый ритм, когда каждый вдох — как заряженный патрон, а каждый шаг — как выстрел. Он встал к мешку, собираясь отрабатывать связку, как вдруг почувствовал: кто-то наблюдает. Не просто смотрит — всматривается.

— Федь, — услышал он голос Евгения Сергеевича, спокойный, но с тем тоном, в котором ученик мгновенно распознаёт: "Будет серьёзный разговор". Тренер махнул ему рукой: мол, иди сюда.

Они отошли к самому краю зала, за ряды груш, туда, где приглушённый свет создавал иллюзию уединения.

— Ничего не хочешь мне рассказать? — тихо, почти шепотом, начал Евгений Сергеевич.

Фёдор нахмурился.

— О чём?

— О себе. О том, что происходило в Хабаровске. Я же смотрел твой бой. Ты двигался не просто быстро — ты двигался как будто… заранее. Как будто знал, куда соперник ударит. Видел его удары ещё до того, как он даже решал, как ему бить. Это было не нормально, Федя. Это было… чертовски интересно.

Фёдор широко распахнул глаза и выдохнул с облегчением.

— Вы это тоже заметили? — на лице промелькнула детская радость. — Я думал, у меня крыша поехала. Еще в том баре, с этими отморозками, всё началось. Они как будто двигались в замедленном кино. Я просто стоял, и у меня было время подумать, как уклониться, присесть, даже зевнуть, если надо… А на ринге — вообще будто заранее знал, что будет. Не знаю, как объяснить.

Евгений Сергеевич переглянулся с ним и фыркнул:

— Ты мне это серьёзно? Если я сейчас махну кулаком — ты его поймаешь?

— Попробуйте.

Тренер не стал медлить. Его кулак вылетел в сторону головы Фёдора, как пружина, с резким щелчком воздуха. Всё это длилось долю секунды.

Но ладонь Фёдора, словно по заранее расписанному сценарию, оказалась точно там, где должен был оказаться кулак. Он поймал его. И крепко держал, глядя в глаза тренеру.

Тот замер.

— Охренеть… — выдохнул Евгений Сергеевич. — Да ты… не человек. Или человек, но уже… с апгрейдом.

Фёдор неловко улыбнулся:

— Я сам не понимаю, что происходит. Может, перегруз? Может, последствия той остановки сердца… Не знаю. Но мне не страшно. Наоборот — будто нашёл что-то своё.

Тренер задумчиво потер подбородок.

— Ладно, чудо природы. Идём в ринг. Отработаем. Хватит философствовать, пока нас каратисты не выгнали.

В ринге всё было иначе. Фёдор двигался легко, будто его тело заранее знало, как и куда повернуться. Он предугадывал сигналы тренера, ловил удары в лапы. В какой-то момент тренер даже махнул рукой:

— Да ты, зараза, предсказываешь, куда я подумал ударить. Угадал до того, как я лапу поднял.

Фёдор только пожал плечами. Он был в моменте. И этот момент принадлежал ему.

Когда тренировка закончилась, Фёдор переоделся и вышел на улицу. Осеннее солнце медленно клонилось к закату, окрашивая город в золото и дымчатый янтарь. Завтра — школа. Последний год. Аттестат. Домашка. Но после того, что он почувствовал сегодня, вся эта школьная суета казалась бумажной декорацией.

Он почти дошёл до подъезда, когда с обочины посигналила чёрная «Ауди». Стекло медленно опустилось, и оттуда показалась знакомая ухмылка.

— Федя, здорово ещё раз, — сказал Матвей. — Присаживайся. Поболтать надо. Только не здесь.

— Конечно. А что случилось?

— Да пока ничего, но может случиться. Лучше поговорить по дороге. Поехали?

Фёдор кивнул, открыл дверцу и сел рядом.

— Ты же знаешь, я готов.

Матвей дружески хлопнул его по плечу.

— Вот это по-нашему. Слушай внимательно, потому что дальше — может быть очень интересно…

Тимир

На улицах Якутска ранний вечер уже окрасил горизонт в медный цвет, а по замёрзшему воздуху будто звенела сама тишина.

Тимофей Платонович Железнов, известный в узких кругах под «погонялом» Тимир, сидел за дубовым столом в своём доме на отшибе. Дом не броский, зато крепкий, как его хозяин: брусовые стены, кованая решётка на веранде и пахнущая берёзовым дымом печь в углу.

Перед ним стояла глубокая глиняная миска с тушёной олениной, пропитанной специями, будто пахнущей тайгой. Он ел с жадностью, но в его движениях не было суеты. Как у бойца, который знает: спешка — удел слабых. При этом его худощавое, жилистое тело выдавало человека, чья сила — не в мускулах, а в характере.

«Не в коня корм», — шутили про него с малолетки. Ел за троих, а весил всё те же шестьдесят восемь кило, что и двадцать лет назад.

Телефон — старенький, с витым проводом и пожелтевшими кнопками — внезапно зазвонил. Звук, как по лезвию. Тимир неспешно прожевал очередной кусок мяса, вытер пальцы о вафельное полотенце и снял трубку:

— Алё, — проговорил с хрипотцой.

На другом конце послышался хохоток, не без нотки ехидства:

— Доброго времени, Тимир. Узнал голос? Это Муха. Павел Игнатьевич из Хабаровска. Неужто забыл, якут старый?

Тимир усмехнулся. Голос знакомый, как запах зонской каши.

— Забудешь тебя… Ты ж как муха: кружишь, зудишь, не даёшь пожить спокойно. Тебя ладонью хлопнешь — а ты уже сзади.

Оба рассмеялись — не из веселья, а из уважения. Смех был как у матерых зверей в лесу: короткий, в натяжку.

— Слушай, Тимир, — начал Муха уже деловым тоном, — груз с камушками и соболем дошёл нормально. Приняли, как по нотам. Долю твою через пару дней двинем, с вычетом в общак, как положено.

Он сделал паузу, но Тимир не ответил — слушал.

— Да и на счёт общака... — продолжил Муха. — Костыль вопрос практически решил. На сходке ближайшей, думаем, утвердим тебя. Ясен пень, если всё пойдёт как надо.

В Якутии, по воровским понятиям, было пусто. «Красная» республика — так воры называли регионы, где администрация тюрем держала всё под колпаком. Своего вора в законе тут не было — не прижились. Пытались рулить издалека, но получалось, мягко говоря, хреново.

На фоне этого хаоса Тимир стал исключением. С малолетки — отрицала. Ни разу не пошёл на сотрудничество, не стал «крысой». Не взял в руки пилу, не встал к станку, не вжал шапку в руки перед замом по режиму. Он сносил карцеры, избиения, пайки по 300 граммов, но остался верен себе.

Его прозвище — Тимир — с якутского переводилось как «железный». И имя это носилось им, как кольчуга. Он был бродяга — одна