Черный ворон - Энн Кливз

До перемены – обычные уроки, затем общее собрание для старших классов. Почтим память Кэтрин и ее отца. Также выступит один из следователей. – Он сделал паузу, театрально оглядев класс. – Понимаю, как всем вам тяжело. Если понадобится поговорить, сегодня или еще когда-нибудь, учителя к вашим услугам. Можем организовать помощь психолога. Вы не одни в своем горе. Мы всегда вас поддержим.

Салли представила, как Кэтрин корчит рожу, закатывая глаза. К ее удивлению, сидящая рядом Лиза разрыдалась.

На собрании плакали многие. Даже некоторые мальчики поддались всеобщему настроению. Возможно, часть из них искренне горевали – Кэтрин ладила с мальчиками лучше, чем с девочками. Но даже футболисты и отпетые хулиганы казались растроганными. В какой-то момент Салли почувствовала себя единственной в зале, у кого остались сухие глаза. В конце она для виду поднесла платок к щеке. «Что со мной не так? – думала она. – Почему я не могу плакать?» Но она знала: Кэтрин тоже не плакала бы. Она высмеяла бы эту фальшь и лицемерие.

«Дешевые сантименты!» – как-то сказала Кэтрин, когда они смотрели передачу о погибшем в аварии рок-музыканте.

Тогда Салли пришлось лезть в словарь за словом «сантименты». Теперь, отвергая фальшивое горе, она бормотала эти слова про себя как мантру.

Приходивший к ней домой полицейский сидел на сцене рядом с директором. Салли заметила его сразу. Его присутствие смущало, она то и дело бросала взгляды в его сторону. Он, видимо, старался выглядеть официально – серая рубашка, строгий галстук, пиджак, – но все равно казался неопрятным. Будто оделся наспех, в чужое. Она не могла понять, узнал ли он ее среди стольких лиц, обращенных к сцене.

Речь директора прошла мимо ушей – Салли следила, как готовится выступать полицейский. Он поправлял галстук, собирал бумаги. Салли чувствовала его волнение, у самой заныло сердце. Он встал, окинул зал взглядом и сказал, как сожалеет о случившемся. Двойная трагедия – они все знали Кэтрин и ее отца. Салли подумала, что он, пожалуй, один из немногих, кто искренне скорбит. Странно – он же никогда не видел Кэтрин. Но, может, именно поэтому ему легче грустить – в его представлении она могла быть кем угодно.

Затем он заговорил о том, как важно понять настоящую Кэтрин:

– Сейчас, испытывая такой шок, мы не можем представить, почему кто-то хотел бы ее убить. Нам хочется помнить только хорошее. Но сейчас не время для доброты. Сейчас время для правды. Мне важно разобраться, какой она была. Возможно, в ее жизни были тайны. Теперь у нее нет выбора. Если вы знаете то, что могло привести к ее смерти, даже косвенно, вы обязаны сказать мне. Если у вас с ней были какие-то отношения, мне надо с вами поговорить. Я буду здесь весь день. Мистер Ширер разрешил мне использовать свой кабинет. Если хотите поговорить анонимно – можно обратиться к полицейским не с островов. – Он уже собрался уходить со сцены, но тут обернулся. – Приходите. Каждый из вас знает о Кэтрин больше меня. У каждого есть важная информация.

Он ушел, и по залу прокатился шепот. Никаких обычных насмешливых комментариев. Салли не сомневалась: они выстроятся в очередь к кабинету директора. Все захотят сыграть свою роль в этом спектакле. Интересно, что он извлечет из их показаний.

Глава 16

Стоя на сцене душного зала и глядя вниз на учеников, Перес думал, что это пустая трата времени. Сэнди Уилсон, возможно, был прав – в конце концов за убийство все равно привлекут Магнуса Тейта, а Перес лишь зря растревожил этих детей. Они и так потрясены убийством. Зачем убеждать их выкладывать свои грязные маленькие секреты о Кэтрин? Почему бы не оставить ее в покое?

Он и сам учился в этой школе и, возможно, именно из-за этого чувствовал себя неуютно. Лучше бы он сейчас присматривал за тем, как прочесывают холм в Рейвенсвике. На свежем воздухе гораздо приятнее.

И дело не в том, что он ненавидел школу. Учился он средне, но не мучился, как некоторые. Его просто изводила тоска по дому – по родителям, ферме и острову. В маленькой школе на Фэр-Айле, где все ученики родственники, а учитель всего один, он был счастлив. Но в двенадцать лет его отправили в интернат – это стало потрясением. Было бы легче, если бы разрешали уезжать домой на выходные, но Фэр-Айл не похож на другие острова. Лодка не всегда могла прийти, а в туман или шторм самолет не садился на взлетную полосу у подножия Уорд-Хилла. В первый раз Перес пробыл здесь шесть недель подряд, чувствуя себя брошенным, хотя и понимал – другого выхода нет. Так заведено. Хотел бы он такой судьбы для своих детей?

Сидя за столом директора, он вспомнил свою первую поездку домой – на октябрьские каникулы. Всю неделю боялся, что налетит шторм, но выдался тихий осенний день с привкусом морозца в воздухе. Их отпустили в пятницу утром – как раз к отходу лодки. Автобус довез до Грутнесса, и они успели увидеть, как с юга подходит «Добрый пастырь». Тогда капитаном был его дед, а отец – членом экипажа. Втиснувшись в рубку рядом с отцом, Джимми решил: в Леруик он не вернется. Никто не заставит. Полный решимости, он жевал бабушкины пирожки с финиками, пропахшие солью и соляркой. Но когда настало время и он стоял с другими детьми в предрассветной тьме у Северной гавани, то безропотно поднялся на борт. Не мог же он подвести родителей.

Он понимал, что эти воспоминания вызваны не только шумом и запахами школы Андерсона, но и мыслями об освободившемся участке на шхерах. Сегодня вечером придется поговорить с матерью. Она не ждет немедленного решения, но нужно выбрать правильные слова. Нельзя вселять в нее надежду, если он не готов подать заявку на ферму.

Размышления прервал стук в дверь. Перес чувствовал себя неловко за директорским столом – словно самозванец. Он молчал, но тут сообразил, что надо ответить.

– Войдите! – крикнул он, и снова мелькнуло ощущение самозванца. – Войдите!

Он приготовился встретить ученика, вести себя приветливо и неофициально, но на пороге мялся взрослый. Вернее, не совсем взрослый – в этом человеке было что-то неокончательно сформированное. По крайней мере, он явно мог еще подрасти. Одежда висела на нем мешком. И в то же время выглядел он так, будто преждевременно состарился. Плечи сгорблены, а рубашка с водолазкой и вельветовый пиджак – как у учителя предпенсионного возраста. Перес встал, протянул руку. Мужчина приблизился.

– Дэвид Скотт. Я насчет Кэтрин.

Говорил он с английским