Окаянный талант - Виталий Гладкий

В их семье всегда присутствовала какая-то тайна. Когда Олег был маленьким, он это чувствовал, а когда вырос – уже знал.

Средоточием тайны был дед. Он вел странную жизнь. Время от времени дед надолго исчезал (иногда на целых полгода), а когда возвращался домой, то закрывался в своей мастерской и работал сутками, как одержимый, нередко забывая про еду.

Но самое главное – домочадцы никогда не спрашивали, где он путешествовал, а дед о своих поездках не проговаривался даже на хорошем подпитии. Версия в ходу была только одна – ездил на этюды. К примеру, в Сибирь, а может, и дальше.

Дед в основном писал пейзажи и марины. Его коньком была однослойная живопись «а ля прима».

Он буквально штамповал живописные полотна. И нужно сказать (теперь Олег уже мог судить об этом вполне профессионально), некоторые его пейзажи были просто гениальными. За ними охотились многие музеи, в том числе и зарубежные.

В общем, дед в мире искусства был известной личностью.

Но иногда на него находило, и он начинал работать в манере старинных мастеров. Это было долгое и муторное занятие.

Дед самолично грунтовал холсты, долго выдерживал их, отбеливал грунт в хорошо освещенной комнате, как бы добавляя солнечной энергии в еще не нарисованную картину, осветлял масла для живописи, а иногда даже сам себе мастерил кисти, тщательно укладывая волосок к волоску.

Потом он делал подмалевок, чаще всего темперой, и покрывал его слабым раствором клея и разведенным даммарным или мастичным лаком.

Затем по подмалевку шли прописки. И начиналась многодневная работа тонкими красочными слоями, на которую у Олега никогда не хватало терпения. На последнем курсе института студентов заставляли делать копии из картин известных художников, в том числе и эпохи Возрождения, которые в основном и применяли лессировки[28].

Живой и энергичный Олег готов был от злости покусать своих преподавателей, потому что не имел ни малейшего желания часами торчать за мольбертом, тщательно подбирая краски и тоновые сочетания и елозя кистью по одному месту на холсте десятки раз.

Однажды по окончании института он все же попробовал написать в таком стиле большое полотно, и проклял все на свете. Дело в том, что каждую прописку можно наносить только на хорошо просохшие нижележащие красочные слои. А это процесс весьма длительный, зависящий от толщины красочного слоя, от того, какие краски были использованы, от грунта, и наконец от внешних условий.

В конечном итоге Олег все же закончил картину, только более корпусными мазками.

Как это ни странно, дед в зрелом возрасте никогда не писал изображений человека. А что он и в этом деле был большим мастером, никто не сомневался – несколько портретов его кисти выставлялись даже в Третьяковской галерее.

Правда, они были написаны дедом в глубокой молодости.

Метастазами тайны был поражен и отец Олега, главный инженер оборонного предприятия, доктор технических наук и орденоносец (он погиб в 1998 году). Однако, несмотря на звания и регалии, отец не был в восторге от своей профессии. Он родился чистым гуманитарием и поступил в технический вуз только под нажимом деда.

А еще отец любил рисовать. Он был графиком, что называется, от Бога, хотя это мало кто знал.

У Олега хранилось несколько рисунков отца, которые он умыкнул тайком (обычно отец сжигал свои работы, словно стеснялся своего хобби). Они были просто потрясающими – и по замыслу, и по исполнению. А ведь отец никогда не учился художественному ремеслу.

Лишь когда дед умер, Олег узнал от отца, что он тоже мечтал поступить учиться на художника, но упертый родитель был категорически против – уж неизвестно, из каких соображений.

А его авторитет в семье был непререкаем.

Таинственной была и смерть бабушки. Она умерла молодой, когда отцу исполнилось шесть лет. Врачи не нашли у нее никакой болезни, и тем не менее она без видимых причин за полгода истаяла, как свеча.

Но самое странное – дед считал себя виновным в ее смерти. Об этом он не говорил никому, и повинился в приступе редкой откровенности только Олегу уже на излете своей жизни.

В чем заключалась его вина, дед тогда так и не сказал. Он лишь туманно намекнул на свой талант, в котором как раз и было заключено все зло. Тогда Олег его намеки по молодости пропустил мимо ушей – дед был изрядно подшофе.

И лишь после смерти деда до Олега дошло, почему тот строго-настрого запретил ему писать портреты, даже взял с него слово. Увы, дошло слишком поздно. Он нарушил обещание, данное деду.

Последствия этого необдуманного мальчишеского поступка были трагическими…

Квартира казалась нежилой. Олег даже почуял запах плесени. Недовольно морщась, он подошел к деревянной хлебнице, открыл ее и чертыхнулся – уезжая, он забыл выбросить в мусоропровод остатки хлеба. И теперь они почернели и покрылись грибком.

Почистив хлебницу и вымыв ее, он открыл все форточки, чтобы проветрить квартиру, и полез под душ. Ему хотелось соскрести не только грязь с тела, но даже верхний слой кожи, который, как казалось художнику, пропитался миазмами болота, которое едва не похоронило его бесследно в своих бездонных яминах.

Он тер мочалкой с таким остервенением, что тело стало красным, будто панцирь у вареного рака.

Закончив водные процедуры и побрившись, Олег оделся, захватил с собой свои последние сбережения (к долларам он добавил еще и несколько сот рублей, которые нашел, пошарив по карманам парадно-выходного костюма – он у художника был единственным), и поехал в «Олимп»; естественно, на трамвае.

Олега встретил сам хозяин «Олимпа» Усик Сарафян. Они были знакомы накоротке, поэтому их встречи не обставлялись различными церемониальными ухищрениями.

– Вах, вах, дарагой, почему так долго не приходил? – Усик, сияя, как начищенный медный таз, и тряс руку Олега с таким воодушевлением, словно не видел его, по меньшей мере, года два и они были родственниками.

– Потому что твои архаровцы взяли за моду подавать «паленую» водку.

– Ты что такое говоришь, слюшай, а?! Мой не держит паленый водка. Мамой клянусь!