Тонкая темная линия - Джо Р. Лансдейл

Редакция находилась рядом с театром, принадлежащим Стилвинду. Проезжая мимо, я оглянулся посмотреть, нет ли поблизости Джеймса Стилвинда или его «Тандербёрда». Их не было.

Позади редакции, в мощёном кирпичом переулке, на шаткой скамейке сидел Бастер. Рядом с ним сидел худощавый чернокожий мужчина в широкополой шляпе. Худощавый вытряхивал сигарету из пачки «Лаки Страйк».

Между ними стояла картонная коробка. Когда я подъехал, худощавый прикурил сигарету от спички, чиркнув ей о кирпичную стену. Он сказал:

— Если они поймают меня на этом, Бастер, я потеряю работу.

— Они и не заметят. Я потом верну.

— Ну, тогда давай, иди уже, а мне пора возвращаться обратно к своей уборке.

— Спасибо, Джукс, — поблагодарил мужчину Бастер.

— Не за что. Ты мой двоюродный брат, Бастер, но ты перегибаешь палку.

— Кто вытаскивал твою задницу из огня раз шесть?

— Да, ты прав. Но мне все ещё нужна эта работа.

— У тебя полно работы, — заметил Бастер.

Джукс уронил сигарету и затоптал её.

— Я пойду внутрь. Тебе лучше уйти, а то кто-нибудь из газетчиков выйдет из задней двери и увидит двух ниггеров с белым парнишкой.

— Расслабься, Джукс.

— Ага, конечно.

— Эй, Джукс, сыграй пару нот для этого паренька.

— Ага, сейчас!

— Ну, давай.

Джукс огляделся.

- Ну, всего пару нот.

Он достал из заднего кармана губную гармошку, взял несколько нот, вынул ее изо рта и запел:

— У меня — баба двойной игры,

А я — парень честный, без хитроты.

Ей бы счастья, да не поймёт,

Что от верного мужа добро идёт.

Губная гармошка сыграла ещё несколько нот, затем:

— Она — баба двойной игры,

А я — парень честный, без хитроты.

Он взял ещё несколько нот на губной гармошке и вновь запел:

— Она твердит мистеру Джонсону, что ему делать,

А мистер Джонсон не слушает, не хочет знать.

Всё равно, малышка, что ты болтаешь,

Мистер Джонсон, чёрт возьми, так не играет.

Гармошка снова взвыла. Пара притопов ногой. Потом:

— Говори, что хочешь,

Кричи, что хочешь,

Но я сказал тебе, детка,

Мистер Джонсон — не из тех, кто прощает.

Джукс остановился и сказал:

— На сегодня хватит. Вы там поосторожнее, ладно?

Джукс ушел внутрь.

Бастер спросил:

— Ну как тебе, понравилось?

— Здорово, — искренне ответил я.

Только спустя несколько лет, вспоминая эту песню, я понял, что она на самом деле значит. Я подумал, не придумал ли ее старина Джукс.

— Нам пора идти.

Он взял картонную коробку и пошел прочь. Я последовал за ним, толкая свой велосипед.

Я спросил:

— Куда мы идём?

— Посмотреть, что у меня в коробке.

— А что там?

— Увидишь. Он неделю или около того собирал всё это для меня, пока я дожидался, когда твоя нога поправится. Как она?

— Странные ощущения, но не больно.

— Все дело в мышцах. Они ослабли без тренировки. Лучше всего для них подходит как раз езда на велосипеде.

— Я тренирую их.

— Ходьба пешком тоже не повредит. Это ведь тоже тренировка, правда?

— Куда мы идем?

— На Район[42].

— Что?

— Ну, возможно, тебе это место больше известно как Ниггер Таун. Мы пойдем ко мне домой и изучим всё это.

10

Мы свернули на улицу мощённую красным кирпичом, по обе стороны которой густо росли дубы. Когда ветер раскачивал ветви одного дерева, оно задевало своего собрата, растущего на другой стороне улицы.

Мы прошли мимо находившегося справа от нас обнесённого оградой парка и статуи Роберта Э. Ли, на которой гнездились черные как смоль вороны и гадили на неё, обрызгивая статую белой жижей. Я заметил, что одна из птичьих какашек засохла над правым глазом Роберта Э. Ли.

За парком находилось кладбище, где покоились тела ветеранов Гражданской войны. На некоторых могилах были маленькие, выцветшие от непогоды флаги Дикси и вазы, из которых торчали почерневшие и увядшие стебли засохших цветов; на других могилах были цветы посвежее, кое-где виднелись розы, яркие, как кровь.

Мы шли всё дальше, пока улица не стала уже. Местами кирпичи торчали кое-как — дождями и ветром их выбило из мостовой, а кое-где даже раскололо. Пробивавшиеся между кирпичами травинки засохли и пожелтели.

Внезапно изменились дубы. Я впервые осознал, что деревья на Оук-стрит[43], а она называлась именно так, те, что ближе к городу, были подрезаны, ухожены и о них заботились. Но по мере продвижения дальше по Оук-стрит, в глубь Района, дубы становились кривыми, больными, с чёрными наростами, запущенными, как и старая кирпичная улица.

То же самое можно было сказать и о кладбище для цветных, находившемся по левую сторону от улицы, за дубами, недалеко от ручья Дьюмонт. Там можно было увидеть камни, наклонившиеся влево или вправо. Многие из них упали, а некоторые были и вообще разбиты. Кладбище поросло высокой травой и тонкими деревцами, выросшими из случайных желудей, заброшенных туда ветром или оброненными беспечной белкой.

— Выглядит не так ладно, как кладбище крекеров[44], а?

— Сэр?

— Кладбище для цветных. Где похоронены цветные, паренёк. Не так опрятно, как на том крекерском кладбище, где хоронят всех этих южных уток[45], правда?

— Нет, сэр.

— Мы не ухаживаем за ним. Знаешь, почему?

— Нет, сэр.

— Потому что на Хэллоуин приходят белые парни, переворачивают камни и разбивают их. Так что лучше ничего не восстанавливать. Поправлять камни, подстригать траву — только привлекать этих дураков. Для этих юнцов нет ничего веселее и смелее, чем опрокинуть надгробный камень какого-нибудь цветного, бросить его в ручей или разбить. Они все трусы, паренёк. Скажу тебе почему. Они знают, что ни один цветной ничего им не сделает в открытую, потому что тогда они натравят на нас клаксеров или кто-то типа них. Это же нельзя назвать смелостью, да?

— Да, сэр. Думаю, что нельзя.

— Нельзя. Я тебе говорю. А ты слушай меня. Я тебе всё объясню.

Белые лица на улице начали исчезать, сменяясь цветными. Машины у обочин и рядом с домами были по большей части старыми, дома — всё менее симпатичными, некоторые из них были меньше, чем наша гостиная в драйв-ин. Краска на них облупилась, многие доски на верандах — поломаны, им была очень нужна новая черепица и оконные стекла, они клонились друг к другу, словно отчаянно нуждались в отдыхе. На задних дворах домов