Моя сестра - Мишель Адамс

В моей сумке документы, два комплекта одежды на смену, пачка сигарет и баночка с валиумом без этикетки. Я стащила ее из своей больницы сегодня утром. Еще в сумке лежит книжка, и я знаю, что не буду ее читать. Открываю бутылочку и кидаю одну таблетку в рот, запивая глотком бренди. Такой смеси наркотических веществ достаточно, чтобы вырубить обычного человека, но я привычная. Видимо, будучи анестезиологом, я обретаю смелость, когда дело касается самолечения. Это только со своей семьей я слаба. Валиум начинает работать, и тревога отступает, так что я больше не стучу зубами.

Достаю телефон и прокручиваю сообщения, понимая, что пропустила одно от Антонио. Нажимаю изображение конверта, сообщение открывается: «Желаю тебе спокойного полета. Сообщи мне, когда приземлишься. Ti amo, A.^[1]».

Я была на медицинской конференции, посвященной обезболиванию, когда встретила его. Он занимался сервировкой ужина и раздавал булочки, оставляя за собой дорожку из крошек. В те счастливые первые недели наших отношений я даже понятия не имела о его девушке, ее бдительность он усыпил, а от меня – прятал. Потом она узнала обо мне и вышвырнула его из дома, пока я ждала в машине снаружи. В тот же день он переехал ко мне, рассуждая о том, какое это облегчение – стать свободным. Он старался, чтобы звучало так, будто бы эта его мечта, наконец, сбылась, но, если сейчас взглянуть на ту ситуацию, ему просто некуда было идти. Я даже поверить не могу, что приняла это так просто, или что была такой вот понимающей. Но лежа с ним в постели, когда его голые ноги переплетались с моими, я могла забыть о своем прошлом, притвориться, что жизнь начинается с этого самого момента. Я чувствовала себя поглощенной им. С ним я как будто переставала существовать. Однако это было хорошо: я могла больше не быть собой, этой несчастной одинокой Айрини. Айрини превратилась в Мы. Я была частью Нас. Ну, он немного подыграл мне, подумаешь, большое дело. Он не сделал ничего такого, соразмерного тому, что сделала со мной моя семья. И, кроме того, я тоже была ему нужна.

Удачно, что мы встретились в тот период моей жизни, в котором не было Элли, потому что это позволило нам проживать свои жизни такими, какие они есть. В них мы разделяли любовь к документальным фильмам о природе и домашней еде. Первые два года – лучшие времена – я даже не говорила, что у меня есть сестра, и жить во лжи было для меня блаженством. У меня был он, и я больше не нуждалась в ней.

После поездки в Италию на встречу с его семьей он заговорил о свадьбе и детях. Я отказалась. Что я буду за мать, если у меня самой матери никогда не было и не с кого брать пример? С тех пор все разваливается. Если честно, то ленивое итальянское лето, когда мы, непременно свернувшись калачиком в шезлонге, наблюдали, как солнце уходит за горизонт, было на моей памяти последним моментом, когда мы еще были похожи на счастливую пару.

Сначала я думала, что он уйдет. Но он остался, рыдал, говорил, что не может без меня. Это было большим облегчением, потому что я не была уверена, что тоже могу без него; как я буду одна? Окунуться в книжки и работу – вариант, но я пробовала раньше и знала, какую пустоту это приносит. Я уже распробовала вкус отношений с ним и знала, что даже хрупкая связь лучше одиночества. Я не хотела опять становиться Айрини, девочкой, у которой нет ни семьи, ни друзей.

Но теперь все меняется, мы как будто разлагаемся, как будто моль пожирает нас. Я постепенно становлюсь Айрини, и единство, за которым я пряталась, исчезает. Он не принимает моего решения не допускать женитьбы и детей, а я не могу признаться, что на самом деле тоже хочу семью. Ведь даже само это желание кажется мне опасным. Я не могу рассказать ему правду, поэтому бросаю телефон обратно в сумку и прошу еще бренди.

Самолет приземляется под неуместные аплодисменты, и я встаю со своего места. Хромая, иду к выходу, бок болит из-за пребывания в неудобном положении. Чувствую, что чем ближе к воссоединению, тем больше нарастает нервное напряжение; меня подташнивает, немного тяжело дышать. Я напоминаю себе, что эта поездка ненадолго, что я остановлюсь в отеле, и нужно будет только появиться на похоронах. Говорю себе, что сама решила приехать. Что мне даже не нужно встречаться с Элли наедине, если я не хочу. Последний момент для того, чтобы поторговаться с нервами и воспоминаниями. Здравый смысл пробивается на поверхность. Но я прохожу таможню и вижу ее среди встречающих, хотя я не говорила, каким рейсом лечу.

Замечаю, что ее внешний вид изменился за годы, пока мы не виделись, и, несмотря на сухость в горле и вспотевшие ладони, позволяю себе понадеяться, что все также могло измениться. Раньше в ней всегда было что-то бунтарское, какое-то неумение приспособиться к идеалам общества как физически, так и морально. Любой мог заметить это. Ее странный тусовочный прикид тогда, рядом с больницей – лишь один из примеров. Но теперь она выглядит ухоженно, стрижка «боб» с резкими линиями, светлые волосы аккуратно уложены. Спортивная одежда облегает ее гибкое тело, в руках она сжимает бутылку воды «Эвиан». В ушах жемчужные сережки размером с шарики-марблы, такие большие и тусклые, что можно принять их за сделанные из кости. Эдакая энергичная степфордская жена, с двумя одетыми с иголочки отпрысками, мясной запеканкой в духовке и манерой элегантно вытирать рот после минета, как леди. Как она может измениться? Это что, улыбка на ее лице? Единственное, что не изменилось – это маленький розовый шрам в виде треугольника на лбу. Не везет нам со шрамами. Плохо заживают.

Я перехожу к размышлениям о том, какова Элли под маской? Внешне она – моя полная противоположность. Она ходит с высоко поднятой головой, тогда как я продолжаю хромать. Моя хромота усугубляется в холода, привет от дисплазии тазобедренного сустава. Элли худая, а я скорее пухленькая. Исключение составляет только мое левое бедро, которое отказывается набирать вес, несмотря на тщательный уход. Антонио всегда уделяет ему внимание, когда мы занимаемся сексом, целует и гладит, скользит руками по сморщенной коже, как будто это моя эрогенная зона. А она таковой не является. Может, это для того, чтобы напомнить мне, что я калека, что я должна быть благодарна за то, что он меня любит, и, соответственно, быть посговорчивее, когда он предлагает мне выйти замуж. Ни один мужчина не рискнет так вести себя с Элли.

Но я приближаюсь к ней и вижу, что ее челюсти напряжены, зубы стиснуты. Это не улыбка, я вижу, как она немигающим взором сканирует толпу. Ускоряю шаг, минуя ограждения, проглатываю комок в горле. Она замечает меня; не сводя глаз с цели, она отталкивает женщину с плачущим ребенком и врезается в коляску. Выражает недовольство, как это делают люди, не имеющие детей, дабы пристыдить родителей, чей ребенок их раздражает. Напоминание о ее беззастенчивой уверенности в том, что в отличие от меня, ей не нужно сомневаться в том, кто она есть. Эта уверенность пленяет, и я понимаю – ничего не изменилось. Она может выглядеть иначе, но это все та же Элли. И это также напоминает мне, что когда речь идет о моей сестре, я могу быть уверена в одном: она – единственный человек, которому никогда не надоест искать меня.

Сперва я облегчила ей поиск. Всего лишь смена номера телефона и новый адрес в том же городе. Быть одной тяжело, и вопреки тому, что заставило меня бежать от нее в мои восемнадцать лет, мысль о том, что она меня ищет, грела душу. После я стала проверять ее, повышая ставки с помощью ложных следов и тупиков, заставляя ее доказывать свою решимость раз за разом. Осознание того, что она ищет меня, было наркотиком, и я подсела. О, быть кому-то нужным! Какая же это радость. Однако хуже ее отсутствия было только ее присутствие.