Телевидение - Олег Андреев

— Извини. — Крахмальников поднялся из кресла Гуровина, видя, что тот навис над ним.

— Ничего-ничего, сиди, — улыбнулся Гуровин, опускаясь на стул. — Я тут. Кофе будешь?

— Кофе… — задумчиво произнес Крахмальников, беря со стола распечатку “Vox populi”. — Когда пришла?

— Сегодня.

— Да? — Леонид пробежал глазами рядок цифр, равнодушно отложил листок в сторону. — Яша… Не знаю, с чего начать.

— Начни с начала.

— С начала?.. Нет, это слишком долго получится. Я прямо с конца. Нам с тобой надо что-то делать, Яша… А где Казанцев? — вдруг перебил он сам себя. — Ты его сегодня видел?

— Нет.

— Ну ладно. Яш.., мы с тобой сколько знакомы?

— А, ты все-таки с начала?

— Лет двенадцать, да?

— Где-то так.

— Мы друзья, Яша?

— Надеюсь.

— Так вот, я пришел к тебе как к другу. Лучше я тебе это скажу.

— Успокойся, Леня, я слушаю. Что у тебя за проблемы?

— У меня? — удивился Крахмальников. — Это у тебя проблемы, Яша.

— Ну хорошо, что у нас за проблемы? Вернее, какие еще проблемы?

— Да проблема одна, Яша, — ты.

— В смысле?

— Тебе надо уйти, — еле слышно произнес Крахмальников.

Гуровин некоторое время смотрел на Леонида, словно перед ним вдруг явился из ничего Дэвид Копперфильд.

— Я не расслышал, — сказал он наконец.

— Ты расслышал, — ответил Крахмальников. — Канал подыхает. И подыхает из-за тебя. Тебе надо просто уйти.

Гуровин встал.

— Только не напоминай мне, что ты меня вывел в люди, — вскинул руки Крахмальников, — не взывай к моей благодарности, совести и гуманности.

— Да что ты! — улыбнулся Гуровин. — Откуда гуманность…

— Обидеть хочешь?

— Я? Тебя? Ты приходишь в мой кабинет и предлагаешь мне уйти…

— Яша, у тебя ничего не получается. С тобой канал никому не нужен. Яша, ты извозился в дерьме так, что тебе надо уйти. Пожалей людей, пожалей “Дайвер”, да и себя пожалей.

— А ты, значит, станешь у руля? — перебил Гуровин.

— Не я — Казанцев.

— Это он так сказал?

— Он согласится, — не смог соврать Крахмальников.

Гуровин налил себе кофе, положил сахар, размешал, отхлебнул и выплюнул прямо на ковер.

— Холодный. Гадость. — Поставил чашку на стол. — Значит, всему виной я? А ты читал распечатку рейтингов?

Крахмальников взял со стола листок и повторил так понравившийся ему когда-то жест американской дизайнерши — тщательно помял листок и подтер им зад.

Гуровин криво улыбнулся.

— Скажи, Леня, ты вправду мнишь себя главным героем этого романа?

— Какого романа?

— Вот этого самого. Ты считаешь, что ты, Леонид Крахмальников, — положительный герой, который борется с ретроградом и сволочью Гуровиным? Что за тобой стройные ряды сторонников свободы слова, честности и справедливости? Нет, конечно, ты себя не считаешь ангелом с крылышками. Ты человек разносторонний. С внутренними мучениями, комплексами, слабостями. Сидишь по ночам на кухне и выдавливаешь из себя раба, обретаешь внутреннюю свободу. Уважаешь свою жену. Но она кажется тебе несколько пресноватой, слишком умной, что ли. А потому ты трахаешься на стороне с замужней женщиной, но, конечно, испытываешь при этом угрызения совести. Ты ведешь честную передачу, говоришь то, что думаешь, но в глубине души мучаешься тем, что говоришь это только теперь, когда всем можно, а раньше молчал, двурушничал, подличал. Ты раскручиваешь питерский скандал, но понимаешь, что тебя совсем не волнуют погибшие люди, для тебя главное — укусить позлее власть. Чтобы, когда тебя турнут, ходить в обиженных. Ты даже сейчас пришел к своему учителю и заявляешь: изыди, сатана. Но не веришь в то, что сатана уйдет. Ты жертвенно ждешь, что у сатаны в кармане приготовлены убийственные аргументы, из-за которых уйти придется тебе. И уже примеряешь на себя венок мученика, гонимого за правду. Леня, я так хорошо тебя знаю, что даже скучно.

Крахмальников сидел, вытаращив глаза. Его шокировало даже не то, что Гуровин знает откуда-то о его связи с Аллой, об отношениях с женой. Это не так уж странно. Тут Гуровин мог догадаться или стукнул кто-нибудь. Но откуда он знал о его ночных мучениях? О потаенных мыслях? Невозможно так понимать человека, так разгадать его. Не-воз-мож-но!