Ихор - Роман Игнатьев

Пьют еще долго и травят байки про войну и про красных, а Игорь все трезвый, хоть и покраснел, хоть и трясется при одном виде бывшего сослуживца. Зипайло вспоминает маленький городок Бучач в Тернопольской области и то, как их Тридцать седьмая артиллерийская бригада заняла его и присматривала за местными. Тут Зипайло что-то шепчет на ухо бородатому штабс-капитану и, ухмыляясь, кивает в сторону фон Крейта. Штабс-капитан тоже усмехается и опрокидывает стопку. Вскоре заявляется человек по фамилии Палагин – казак, бравый воин и хвастливый забияка, прибывший из Омска ради службы в Азиатской дивизии. Зипайло встречает его как брата, сует в лапы перепуганную эвенкийку Глашу и обещает, что она будет нежнее матери. Девушка грубо отталкивает казака и убегает вверх по лестнице. Зипайло краснеет и кажет желтые от табака зубы, закручивая пальцами усы; предлагает тост за дисциплину и, швырнув, разбивает хрустальную стопку о стену. Линялов шепчется с Зипайло, уговаривает остынуть, но подполковник не перестает краснеть, пускает слюну и припечатывает подпоручика ладонью по щеке с силой, достаточной, чтобы свалить бизона. Выругавшись, он взбирается на второй этаж. Внезапно Игоря отвлекает непримечательный доселе сонный ротмистр с ленивым глазом, который выпивает спирт и жует сало.

– Как вам нравится врачевание шоковой терапией? Слыхали? Какой-то немец теперь так паралич лечить надумал. Я-то против подобных методов, мне они кажутся дикарскими, – говорит он.

Потолок громыхает и стучит, кричит женщина. Игорь торопится наверх и видит распахнутое окно и Зипайло, который, обмотав вокруг Глашиной шеи простыню, привязывает второй конец к чугунной батарее.

– Уйди, сволочь! – приказывает Игорь, но Зипайло, взопревший и матюгающийся, выталкивает девушку в окно, и та повисает на уровне второго этажа, задыхаясь от затянувшейся петли. Игорь хватается за тесак, которым Глаша разделывала для ужина курицу, пихает Зипайло в сторону и рубит простыню; девушка падает на подсохшую к ночи грязь. Зипайло вынимает из кобуры револьвер и грозит Игорю, требует выпустить тесак. Когда Игорь избавляется от оружия, Зипайло наваливается на противника и стучит рукояткой револьвера по лицу, разбивая скулы и веки в кровь.

– Паршивец какой! Мошня фрицейская! – ругается Зипайло и душит потными руками Игоря, который силится столкнуть подполковника, но не хватает зла и ловкости. – Помню, – шипит Зипайло, – как ты, выродок, ублюдышей подкармливал, как твой голубок немку трахал! Не зря я сволочь застрелил! И чего притащился?! Соскучился по мне?! Сумневаюсь!

Проворный подпоручик стаскивает Зипайло с едва не задохнувшегося фон Крейта, врываются в комнату и другие офицеры, решившие, что пора вмешаться. Зипайло рычит и пускает слюну, встает, взбешенный, и стреляет из револьвера подпоручику прямо в сердце, убив его.

– А не тронь старших, когда они делом заняты! – орет на труп Зипайло. – Не мешайся под ногами, прыщ!

Зипайло целится в Игоря, но того обступают офицеры и помогают подняться. На улице ревет Глаша – подвернула ногу и теперь хромает обратно в дом, деваться ей некуда.

– В казематы эту мразь! – командует Зипайло и глядит на окровавленного Игоря.

15

Оказавшись в квартире, Фома залез в ванну и распарил замерзшую плоть, соображая и приводя мысли в распорядок. Ему чудились картины бесед с бароном, Володин труп и образ одичавшего заточенного в подземелье человека, передвигающегося на четвереньках. Фому тяготили грехи, которые совершались автоматически, без отчета для совести. Совсем не ожидая, Фома заплакал и не мог остановиться больше часа, и, когда слезы кончились, он позвонил Милане. Она ответила не сразу: «Муж мой, я слушаю тебя». – «Соскучился. Когда мы наконец увидимся?» – «Никогда. – (Там вздохнули.) – Я решила распрощаться с тобой, Фомочка. Мне жить надо, рожать, а ты смотался к черту на рога и повис на них!» – «Ну так границы закрыты». – «Фом, если бы ты любил меня, если бы ценил, то прорвался бы. Кто хочет, тот делает. Остальное – отговорки!» Настроение у Фомы резко сменилось, и он рявкнул в трубку: «Тварь ограниченная! Я не люблю и никогда не любил тебя, идиотка! Что ты пыжишься?! В тебе нет ничего творческого! И фитнес не поможет – скоро разжиреешь, как слониха! Пустышка и клуша! Готовишь паршиво, трахаешься тоскливо, мысли только о шмотках! Какая же ты овца!» Милана плакала, оскорбления били по ее самолюбию. «Хнычешь, дура?! Ну и реви! Немощная претенциозная кукла, где б ты была, если бы не твой двинувший кони папочка?!» – «Фома, милый, Фомочка! – пробивалась Милана сквозь слезы. – Перестань так говорить, ты же не серьезно, ты просто устал». – «Еще и выгораживает меня, тупорылая, – проговорил Фома и добавил напоследок: – Не жила и жить не станешь! Вместе с тобой и я запаршивел. Но теперь-то все по-другому будет». – Фома закончил разговор и, вытершись и одевшись, поторопился выйти на свежий воздух.

В супермаркете Фома купил сигареты и заметил пустые полки: ни круп, ни консервов, хлеба тем более нет. «Отчего так? Из-за блокады?» – спросил он у кассира, веснушчатого парня в круглых очках. «Ага», – кивнул кассир. «И везде так?» – «Типа да». – «Народ голодает, что ли?» – «Еще пока нет. Но скоро точно начнет», – ответил кассир. На прохладе Фома с упоением закурил, покашлял для проформы и усладился; но быстро затушил сигарету и направился к грузовикам, у которых столпился городской люд. Из фургонов и прицепов продавали съестное и все для первой необходимости. «Мешочники», – сравнил Фома. Подойдя к мужикам в грузовиках, Фома спросил: «Откуда тащите? Границы ведь на замке». – «Больно надо тебе, дядь? Иди, куда шел». – «Жрать нечего, а вы спекуляцией занялись?» – «Отмудохать тебя, что ли?! Сомон-Ясак народ прокормит, Дафура благодари». Вмешалась бабка в кружевном платке на седой голове: велела грузчикам не рассюсюкиваться с теми, кто не платит, она-де втройне за тушенку отдала. Мужики согласились и продолжили складывать банки со свининой на бабкинскую тачку. В толпе, образовавшейся за бабкиной спиной, пошло волнение, и Фома сообразил, что пора сваливать.

Завернувшись в новую, но уже потрепанную куртку, Фома дошел до казенной квартиры, забрал шмотье, арбалет и дневник фон Крейта. Позвонил Полине, та ответила спросонья: «Козлина! Ухерачил из Костугая?! Говори прямо, мерзавец!» – «Поля, прости. Я был капец как занят. Ты дома? Надо встретиться». – «Хер там, ослина! Видеть не хочу!» – «Я встречался с этим людоедом. Я говорил с ним». – «Реально? – Стало тихо, но вдруг Полина крикнула: – Дуй сюда, бес! Почему ты, блин, еще не здесь?!»

Потявкала Герда, встретив Фому, как